Гардемарины, вперед!

Вот здесь надо перевести дыхание, надобно найти правильный тон, дабы не впасть в романтическую пошлость, где все розы, грезы, кресты и замки, таинственные символы и эзотерические тайны — это с одной стороны. С другой же стороны, автор ни в коем случае не хочет бросить тень на масонство, определив туда если не злодея, то уж, во всяком случае, не любимого героя.

К термину «жидомасонство» я отношусь примерно так же, как к «жидохристианству», то есть полной нелепице, а тем, кто со мной все-таки не согласится, я посоветую пойти в хорошую библиотеку и заняться изучением материала[106].

Однако мы уже приехали. Была глубокая ночь. Отворились кованые ворота, и хромой монах в надвинутом на глаза капюшоне, с зажженным фонарем в руках приковылял к карете. Узнав Сакромозо, он зашептал слова приветствия или молитвы, а может, и вовсе проговорил пароль, из которого сидящий на козлах кучер, как ни напрягал слух, не понял ни слова.

— Накорми лошадей да устрой моего кучера. Что отец-настоятель?

— Здоровы, слава Всевышнему.

Тяжело ступая затекшими ногами, Сакромозо пошел по мощеной дорожке вглубь двора, где над узким порталом горел фонарь. Там размещалась монастырская гостиница.

Урим и тумим (Лирическое отступление)

Мы забыли упомянуть, что Сакромозо был мистиком.

О, сколь противоречива человеческая натура! XVIII век, вошедший в историю как век Просвещения: энциклопедисты, Вольтер, Руссо, точное знание, принципы трезвости, полезности, здравого смысла и насмешки над суеверием и излишней чувствительностью. Немецкий философ Христиан Вольф считал «деятельность чувств низшей способностью познаний», а превыше всего ставил законы логики. Но то, от чего предохраняли и с чем боролись адепты идей Просвещения, расцвело в XVIII веке пышным и вольным цветом, как сорняк на забытой пашне. Чувствительность переходила в экзальтацию, религиозность подменялась самым низкопробным суеверием и мистицизмом. Современники сами говорили о себе с насмешкой, не понимая, как могут мирно сосуществовать столь полярные мнения. Одна из берлинских газет писала с грустью: «Мы с трудом достигли вершины разума и убедились, что не все предметы доступны нашему пониманию. Недовольные сим положением, мы бросились в глубочайшую пучину суеверий и ищем новых открытий в мраке Средневековья и схоластической философии».

Все вышесказанное имеет прямое отношение к рыцарю Мальтийского ордена иоаннитов маркизу Эгюсту Сакромозо. Впрочем, мы не будем углубляться в подробности его происхождения, они покрыты мраком. Неизвестно даже, фамилия это или псевдоним. Говорили, что он француз, другие склонялись к тому, что он испанец, были люди, которые причисляли его к племени басков, что уж совсем вздор. Одно то точно: немцем он никогда не был и на службу к Фридриху попал случайно[107]

. К 58-му году, когда он верой и правдой зарабатывал в своем банке деньги на войну, отношения его с мальтийцами сильно охладились и держались на том, что Сакромозо иногда выполнял роль посредника между орденом и королем Пруссии.

Сакромозо отошел от задач и деятельности Мальтийского ордена. Еще в России он намекал кой-кому, что дела Мальты бесперспективны, что Европа уже не заинтересована в ордене, как раньше. Да и от каких пиратов защищать склочный материк, если корсары исчезли, пираты повымерли и Мадагаскарская их республика переживает тяжелые дни. Сакромозо разочаровался в рыцарстве и воспылал верой в идею креста и розы, в шестиверхую звезду и мистерии вольных каменщиков. В словах этих есть определенная неточность. Первоначальный орден любви и братства со временем оброс такими мифами, что зачастую трудно отделить масонов от иоаннитов, последних от мальтийцев, мальтийцев от тамплиеров, а всех вместе от розенкрейцеров[108].

Масонство в Германию пришло из Шотландии. Первые немецкие масоны ездили на заседания своих лож через Ла-Манш. Но скоро английский мастер разрешил открыть в Гамбурге постоянную ложу, которая носила впоследствии имя «Авесалом». Первоначально в нее входило одиннадцать «немецких господ и добрых братьев».

Привлечение в ложу Фридриха было большой победой вольных каменщиков. Это случилось в 1738 году, будущий король был тогда еще кронпринцем. Поначалу Фридрих был очень активен, он даже основал в собственном замке в Ренсберге масонскую ложу и принял звание гроссмейстера. Его примеру последовала знать, но, став королем, Фридрих охладел к масонству — либо делом заниматься, либо в мистические бирюльки играть. И какое, к черту, нужно ему вольное братство, если самое интересное в мире дело — война. Однако масоны Европы все равно относились к нему как к своему. Война раздувает любое мистическое пламя, и на полях сражений быть масоном считалось признаком хорошего тона, товаром качества.