Гардемарины, вперед!

Бестужев застыл, глянул на секретаря волком и в течение всего рассказа так и просидел вполоборота, скрючившись в кресле. Яковлев изложил все по возможности кратко, внятно и бесстрастно.

— Та-ак, — сказал Бестужев и неожиданно икнул, — гадость какая, — добавил он тут же, — дай воды.

Яковлев налил из кувшина воды и с испугом смотрел, как хозяин пьет, борясь с икотой. Никогда он не икал от хмельного, — видно, это страх натуру скрутил.

Бестужев вдруг вскочил и пошел вдоль гостиной, оглядывая, словно в незнакомом доме, обои, картины, поставец с драгоценной посудой. Секретарь знал, что если начал он бегать по комнате, значит размышляет, пытается все мысли собрать в кулак.

— Тебе не кажется, что вот этот, — он остановился у мраморной фигурки пьяного Силена, — похож на Лестока? Медик… Мясник! — крикнул он вдруг пронзительно. — С каким наслаждением он вскрыл бы мне вены! Но пока я жив… — голос вице-канцлера сорвался, напряглись синие вены на шее, рот кривился от невозможности выкрикнуть гневные слова, — пока я жив… — повторил он сдавленно и, сложив кукиш, ткнул им в пьяные глаза Силена. — Вот тебе моя жизнь! Вот тебе Россия! Подавишься…

Силы оставили его, и он рухнул в кресло, нервно оглаживая ходящие ходуном колени. Яковлев почтительно стоял у стола, боясь поднять глаза.

— Теперь слушай, — сказал Бестужев на удивление спокойным и деловым тоном. — По всему видно, что пока моего архива у Лестока нет.

Яковлев кивнул, Бестужев понял главное.

— Значит, воровство это — Шетардиевы козни, — продолжал Бестужев. — Если бумаги уже в Париже, то нам их там не поймать. А может, еще и не в Париже, — добавил он и усмехнулся, — во всяком случае, след мы их отыщем.

— Перлюстрация всей переписки, тщательная… — добавил Яковлев скорее тоном утверждения, чем вопроса.

— А нам надо подумать, как доказать, что оный архив… ты понимаешь?.. Фальшивка. — Бестужев безмолвно пожевал губами. — Но об этом после… А пока — скажи, есть ли у тебя верный человек в Тайной канцелярии? Да чтоб не жулик, чтоб не пил да чтоб честен и чтоб постарался не за звонкую монету, а за дела отечества. — Он усмехнулся невесело, словно сам не верил, что сей безгрешный ангел может существовать в стенах Тайной канцелярии.

— Такой человек у меня есть, — сказал Яковлев твердо.

2

День у Василия Лядащева выдался неудачным.

Во-первых, вместо ожидаемых из Москвы от дядюшки Никодима Никодимыча денег пришло пространное письмо, в котором граф описывал очередную найденную для племянника невесту, на этот раз вдову, и не просто советовал жениться, а брал за горло и предупреждал, что «с первой же оказией пришлет оную кандидатку в Петербург».

«…Хочу тебе паки напамятствовать, что бедны мы с тобой, и от всего прежнего фасону остался только титул да герб, мышами порченный.

И пребываю я в таком рассуждении: хоть дама сия не больно крепка умом и до танцев, музыки и сплетен большая охотница, да все можно стерпеть, понеже она еще в девках богата была, а после смерти мужа, подполковника Рейгеля, и вовсе стала ровно Крез какой и связи имеет немалые…»

Лядащев задумчивым взглядом окинул свое жилище. Стены, мебель, сама одежда пропитались едким, неистребимым запахом плесени. Потолок пробороздился еще одной трещиной, и достаточно самого малого дождя, чтобы она начала сочиться влагой. Скоро сентябрь… И опять тазы и ведра на полу, и звонкая капель, и звук падающей штукатурки.

«…а сынок у нее семи годков, весьма смышлен, так что можно тебе в продолжение потомства не трудиться — все за тебя уже сделано».

— Не хочу вдову, — громко сказал Лядащев и прислушался: вторая неприятность этого дня уже поднималась по лестнице, пыхтя от одышки. Хозяин Штос собственной персоной… Полчаса тягомотного разговора про погоду, дороговизну, ностальгию и, наконец, с притворной ужимкой смущения (Штос хорошо знал, кто у него квартирует): «Только деликатность, господин Лядащев, а не забывчивость, мы, немцы, никогда ничего не забываем, в отличие от вас, русских, так вот — деликатность мешает напомнить мне о долге…»

За квартиру не плачено полгода. Черт бы побрал этого немца!

— Я готов ждать сколько угодно, но не согласитесь ли вы, господин Лядащев, похлопотать… не столько похлопотать, сколько выяснить обстоятельства некоего дела, касаемого племянника моего…

«Кровь из носу, а денег этому борову надо достать. Не хочу хлопотать за твоего племянника!»

— Мы еще поговорим об этом, господин Штос, а сейчас мне на службу пора.

Как только Лядащев представил себе свой служебный кабинетишко — тень в клетку от решетки на окне, скрипучую дверь, колченогий стол, который при самом деликатном прикосновении начинал трястись, как эпилептик, его охватила такая тоска и скука, что даже физиономия Штоса показалась ему не такой противной, а просто хитрой и нахальной.

— Нам, Василий Федорович, еще бумажки из Юстиц-коллегии перекинули, — встретил Лядащева следователь. — Андрей Иванович сказали: «Почитай и выскажи свои догадки». Может, и сыщешь в этих бумагах что-нибудь касаемо лопухинского дела.