Гарри из Дюссельдорфа

В тяжелые, бессонные ночи перед закрытыми глазами поэта проходили вновь и вновь образы всей его жизни — от дней детства и до горьких часов предсмертных страданий. Маленький Гарри из Дюссельдорфа, друг рыжей Йозефы, благоговейный посетитель «Ноева ковчега», прилежный ученик францисканского лицея, неудачливый гамбургский коммерсант, боннский, геттингенский и берлинский студент, политический эмигрант, нашедший себе убежище во Франции… Тоска по родной Германии никогда не покидала его. Он часто повторял: «О, если бы я еще раз мог увидеть мою родину, если бы мне было дано умереть в Германии!..» С какой внутренней теплотой порою в письмах к друзьям он называл себя Гарри из Дюссельдорфа! Часто вспоминал поэт парк и виллу Соломона Гейне в Оттензене и описание Ренвилля, который он назвал Аффронтенбургом («замком оскорблений»), с мелкими подробностями ложилось рифмованными строками на белые листы бумаги:

Прошли года! Но замок тот Еще до сей поры мне снится.Я вижу башню пред собой,Я вижу слуг дрожащих лица,И ржавый флюгер, в вышине Скрипевший злобно и визгливо.Едва заслышав этот скрип,Мы все смолкали боязливо.И долго после мы за ним Следили, рта раскрыть не смея:За каждый звук могло влететь От старого брюзги Борея.Кто был умней — совсем замолк.Там никогда не знали смеха.

Там и невинные слова Коварно искажало эхо.В саду у замка старый сфинкс Дремал на мраморе фонтана,И мрамор вечно был сухим,Хоть слезы пил он непрестанно.Проклятый сад! Там нет скалы, Там нет заброшенной аллеи,Где я не лил бы горьких слез, Где сердце б не терзали змеи.Там не нашлось бы уголка,Где скрыться мог я от бесчестий, Где не был уязвлен одной Из грубых или тонких бестий.Лягушка, подглядев за мной, Донос строчила жабе серой,

А та, набравши сплетен, шла Шептаться с тетушкой виперой.А тетка с крысой — две кумы,И, спевшись, обе шельмы вскоре Спешили в замок — всей родне Трезвонить о моем позоре.Рождались розы там весной,Но не могли дожить до лета — Их отравлял незримый яд,И розы гибли до рассвета.И бедный соловей зачах — Безгрешный обитатель сада,Он розам пел свою любовь И умер от того же яда.Ужасный сад! Казалось, он

Отягощен проклятьем бога.Там сердце среди бела дня Томила темная тревога.Там все глумилось надо мной. Там призрак мне грозил зеленый, Порой мне чудились в кустах Мольбы, и жалобы, и стоны.В конце аллеи был обрыв,Где. разыгравшись на просторе,В часы прилива, в глубине Шумело Северное море.Я уходил туда мечтать.Там были безграничны дали.Тоска, отчаянье и гнев Во мне, как море, клокотали.Отчаянье, тоска и гнев,

Как волны, шли бессильной сменой, —Как эти волны, что утес Дробил, взметая жалкой пеной.За вольным бегом парусов Следил я жадными глазами,Но замок проклятый меня Держал железными тисками.

Амалия посещает поэта, когда он лежит в «матрацной могиле», и тут рождаются волнующие стихи:

Был молнией, блеснувшей в небе Над темной бездной, твой привет:Мне показал слепящий свет,Как страшен мой несчастный жребий.И ты сочувствия полна!Ты, что всегда передо мною Стояла статуей немою,Как дивный мрамор, холодна!