Гарри из Дюссельдорфа

Двадцативосьмилетняя девушка Камилла Зельден появляется у постели любимого ею поэта, смягчая его последние дни нежностью и преклонением перед его великим талантом. И в поэте загорается почти юношеское увлечение. Он посвящает ей стихи, называя ее Мушкой, и с трепетом ждет ее прихода.

Не только прошлое, не только личное волновало поэта. Он жил сегодняшним днем и будущим. Судьба родины, судьба человечества заполняли его ум и сердце. Поэт пишет предисловие к французскому изданию «Лютеции», где выражает убеждение в предстоящей победе коммунизма. «Да разобьется этот старый мир, — пишет Гейне, — в котором невинность гибла, эгоизм процветал, человек угнетал человека!»

Гейне приветствовал грядущее возрождение общества на новых, справедливых началах, и одновременно он боялся, что придут «мрачные иконоборцы и разрушат олеандровые рощи поэзии». Его колебания были глубоко трагичны, но последним его словом был привет новому миру, который раздавит страстно ненавистных ему националистов и реакционеров.

В начале 1856 года стало ясно, что приближается развязка. Все чаще у поэта бывают рвоты, обмороки, судороги. Чувствуя, что приходит смерть, Гейне работал особенно лихорадочно. К вечеру 16 февраля Гейне прошептал своей сиделке посеревшими губами: «Писать». Она еле разобрала его, и он более настойчиво повторил: «Бумагу, карандаш». Это были его последние слова. Долго длилась мучительная агония, и к четырем часам утра 17 февраля Гейне не стало.

Весь день толпились люди в квартире покойного поэта. Пришел Теофиль Готье… Он словно сгорбился от горя, на глазах у него блестели слезы. Громко рыдал у изголовья поэта Александр Дюма. Было много немецких эмигрантов — журналистов, рабочих, ремесленников. Строгая тишина царила в маленькой гостиной Гейне. Не тикали бронзовые часы под стеклянным колпаком, траурным крепом были затянуты зеркало и лампа. Друзья поэта шепотом разговаривали и вспоминали о последних встречах с ним.

— Он не любил соболезнований и жалости, — говорил Теофиль Готье. — Когда я в последний раз пришел к нему, он просил, чтобы в собрании его сочинений на французском языке не печатали портрет изможденного страдальца. «Прошу вас, — сказал он, — заменить эту печальную маску умирающего портретом молодого и полного сил поэта».

— Таким он и останется в наших сердцах! — с чувством сказала Каролина Жобер и добавила: — Поменьше шума и пышности на его похоронах! Он просил об этом моего мужа и меня, когда мы были у него. Я запомнила его слова: «Пусть за меня говорят мои произведения, только они! Даже литературные лавры, как известно, не могут меня растрогать. Нет, я отважный боец, который отдал свои силы и свой талант на служение всему человечеству. Вместо креста возложите на мою могилу лук и стрелы».

Много горячих и сердечных слов было сказано в эти скорбные часы прощания друзей с Гейне.

В серый день 20 февраля 1856 года по улицам Парижа тянулась траурная процессия. За гробом шло около ста человек. Среди них Теофиль Готье, Александр Дюма, немецкие литераторы и журналисты, политические эмигранты, французский писатель Поль де Сен-Виктор, историк Минье. По предсмертной воле поэта, его хоронили без религиозных обрядов и на могиле не произносили речей.

Генрих Гейне был погребен на кладбище Монмартр, на высоком холме, откуда открывался вид на Париж. Но сам Гейне сказал, что Монмартр будет его последней «квартирой с видом на вечность».