Гарри Поттер и философский камень

— Укусил! — сказал Рон, показывая свою руку, обмотанную окровавленным платком. — Я теперь, наверное, целую неделю перо в руки взять не смогу. Вы уж мне поверьте, этот дракон — самый мерзкий зверь, которого я встречал в своей жизни. А Хагрид заливается — его послушать, так это просто маленький миленький кролик. Он меня укусил, так Хагрид мне же после этого выговаривать стал — я его испугал, будто бы. Потом он начал ему колыбельную петь, ну, тут я и ушёл.

В тёмное окно кто-то постучался.

— Ядвига! — воскликнул Гарри, и бросился её впускать. — Она ответ от Чарли принесла!

Они сдвинули головы и начали читать записку.

Дорогой Рон:

Как поживаешь? Большое спасибо за письмо — я с удовольствием взял бы гребнеспина, но перетащить его сюда будет непросто. Лучше всего, я думаю, было бы послать его с моими друзьями, которые собираются ко мне на следующей неделе. Только надо позаботиться, чтобы их не засекли с незаконным драконом. Не могли бы вы отнести гребнеспина на верхушку самой высокой башни в эту субботу, в полночь? Они вас там встретят и заберут его, пока темно.

Пришли ответ как можно скорее.

— Твой

Чарли.

Они переглянулись.

— У нас есть накидка-невидимка, — сказал Гарри. — Я думаю, что всё в порядке — под накидкой места хватит на двух из нас и Норберта.

Рон и Гермиона согласились почти без звука — ещё один знак того, как трудно далась им прошлая неделя. Они уже на всё были готовы, лишь бы отделаться от дракона — и Малфоя.

Всё оказалось не так просто. На следующее утро прокушенная рука распухла так, что стала вдвое толще обычного. Рон сперва не решался показать её мадам Помфри — а вдруг она знает, как выглядят укусы драконов? Однако к обеду выбора у него не осталось — кожа вокруг раны приняла отвратительный зеленоватый оттенок. Похоже, клыки у Норберта оказались ядовитыми.

После ужина Гарри и Гермиона помчались в больничное крыло, где и нашли Рона в постели, в довольно плачевном виде.

— Рука-то ладно, не в ней дело, — прошептал он. — Правда, чувство такое, будто она сейчас отвалится. Малфой сказал мадам Помфри, что ему нужно у меня книжку взять почитать, чтобы она его ко мне пустила, а сам пришёл надо мной поиздеваться. Он всё грозился, что расскажет ей, откуда у меня этот укус. Я сказал, что это собака, но мне кажется, она не очень-то поверила. Не стоило мне с ним на последнем квиддиче драться — я уверен, что это он так отомстить пытается.

Гарри и Гермиона постарались успокоить его, как могли.

— В субботу в полночь всё кончится, — сказала Гермиона, но Рона это вовсе не утешило. Напротив, он вдруг сел в своей кровати, и его бросило в жар.

— В субботу в полночь! — хрипло повторил он. — Ой… ой-ой-ой…. Я сейчас вспомнил — записка от Чарли была заложена в ту книжку, которую Малфой взял, он теперь узнает, что мы Норберта отправляем!

Ответить ему Гарри и Гермиона не успели — пришла мадам Помфри и вытолкала их, сказав, что Рону нужен покой.

— Перерешать теперь уже поздно, — сказал Гермионе Гарри. — Посылать Чарли ещё одну сову у нас времени нет, да и другого случая избавиться от Норберта тоже не будет. Придётся рискнуть. И кроме того, Малфой не знает про накидку-невидимку.

Несчастный Клык сидел снаружи от Хагридовой избушки с забинтованным хвостом.

Когда они постучались, Хагрид приоткрыл окно.

— Впустить никак не могу, — натужно сопя, объявил он. — У Норберта сейчас переходный возраст… Но я справлюсь, всё путём …

Когда они рассказали ему о письме Чарли, глаза его наполнились слезами — впрочем, возможно, что не от печальной новости, а от того, что Норберт вцепился ему в ногу.

— А-а-ай ты! Ничего, ничего, он только башмак закусил… Играет просто… Он же ещё ребёночек, ежели подумать…

Ребёночек треснул хвостом в стену так, что затряслись окна. Гарри и Гермиона отправились обратно к замку, втайне сожалея, что до субботы ещё так далеко.

Когда Хагриду пришла пора расставаться с Норбертом, жалость к нему у них смешивалась с тревогой перед тем, что им предстояло. Ночь на воскресенье оказалась пасмурной и очень тёмной, а до Хагридовой лачуги они добрались позже назначенного времени, потому что им пришлось пережидать, пока Брюзга перестанет носиться по прихожей зале, играя в теннис «об стенку» и загораживая им путь. Хагрид уже упаковал Норберта в большой ящик.

— Я ему там крыс побольше положил, и коньяку — на дорожку, — глухо сказал он. — И его любимого медвежонка, плюшевого, чтобы ему не так скучать.

Из ящика раздался громкий треск, из чего они заключили, что любимый медвежонок только что распрощался с головой.