Гарри Поттер и Реликвии Смерти

На этом месте глава закончилась, и Гарри поднял взгляд. Гермиона дочитала до конца страницы раньше него. Она вырвала книгу у Гарри из рук (выражение его лица ее явно несколько встревожило) и захлопнула ее не глядя, словно прятала нечто неприличное.

— Гарри…

Но он покачал головой. Какая-то внутренняя убежденность внутри него сломалась; точно так же он чувствовал себя, когда ушел Рон. Он доверял Дамблдору, верил, что он был воплощением доброты и мудрости. Все пошло прахом. Сколько еще он мог потерять? Рон, Дамблдор, фениксова волшебная палочка…

— Гарри, — она словно прочла его мысли. — Послушай меня. Это… это было не очень приятным чтением…

— …ага, тебе легко говорить…

— …но не забывай, Гарри, что это написала Рита Скитер.

— Ты же прочла это письмо к Гринделвальду, нет?

— Да, я… я прочла, — она расстроено помолчала, покачивая чашку с чаем своими замерзшими руками. — Я думаю, что это самое худшее, что там есть. Я знаю, Батильда думала, что это всего лишь разговоры, но «Во имя Большего Блага» стало лозунгом Гринделвальда, его оправданием всех жестокостей, которые он совершил позже. И… отсюда… похоже, что Дамблдор подал ему эту идею. Говорят, что лозунг «Во имя Большего Блага» был даже выбит над входом Нурменгарда.

— Что такое Нурменгард?

— Это тюрьма, которую Гринделвальд построил, чтобы держать в ней своих противников. Он сам там в конце концов оказался, когда Дамблдор его поймал. Во всяком случае, это… это ужасно, что идеи Дамблдора могли помочь Гринделвальду набрать силу. Но, с другой стороны, даже Рита не может делать вид, что они знали друг друга дольше, чем несколько месяцев одного лета, когда они оба были очень молоды, и…

— Я знал, что ты это скажешь, — сказал Гарри. Он не хотел выплескивать на нее свой гнев, но сохранить спокойствие в голосе было очень трудно. — Я знал, что ты скажешь, что «они были молоды». Им было столько же лет, сколько нам сейчас. И вот они мы, рискуем жизнью, борясь с Темными Искусствами, и вот он он, обнимается со своим новым лучшим другом и планирует свой приход к власти над муглями.

Он не мог больше сохранять самообладание; он встал и зашагал кругами, стараясь физическими усилиями подавить гнев.

— Я не пытаюсь защитить то, что Дамблдор написал, — произнесла Гермиона. — Вся эта ерунда насчет «права на власть», это опять то самое, «Магия — сила». Но Гарри, его мать только что умерла, он один застрял в своем доме…

— Один? Он не был один! У него была компания, брат и сестра, его сестра-сквиб, которую он все время держал под замком…

— Я в это не верю, — заявила Гермиона. Она тоже поднялась на ноги. — Что бы ни было не так с этой девочкой, я не думаю, что она была сквибом. Дамблдор, которого мы знали, никогда, никогда в жизни не позволил бы…

— Дамблдор, которого мы думали, что знаем, не собирался покорять муглей силой! — заорал Гарри, и его голос эхом разнесся по пустой вершине холма; несколько дроздов взмыли в воздух, крича и летая кругами в жемчужно-белом небе.

— Он изменился, Гарри, он изменился! Все очень просто! Может, он действительно верил в эти вещи, когда ему было семнадцать, но всю остальную свою жизнь он посвятил борьбе с Темными Искусствами! Именно Дамблдор остановил Гринделвальда, именно он всегда голосовал за законы о защите прав муглей и муглерожденных, именно он с самого начала сражался с Сам-Знаешь-Кем, и именно он умер для того, чтобы Сам-Знаешь-Кто мог быть побежден!

Книга Риты лежала на земле между ними, так что лицо Дамблдора уныло улыбалось им обоим.

— Гарри, прости меня, но я думаю, что настоящая причина твоей злости в том, что Дамблдор сам никогда не рассказывал тебе об этом.

— Может, и так! — прокричал Гарри и обхватил руками голову, с трудом понимая, зачем — то ли пытаясь удержать внутри свою ярость, то ли чтобы защититься от полной потери иллюзий. — Посмотри, что он от меня требовал, Гермиона! Рискни жизнью, Гарри! И еще разок! И еще! И не рассчитывай, что я что-нибудь тебе объясню, просто верь мне, слепо верь, верь, что я знаю что делаю, доверяй мне, даже если я тебе не доверяю! Никогда — всю правду! Никогда!

Его голос треснул от напряжения, и они стояли, глядя друг на друга посреди белизны и пустоты, и Гарри чувствовал, что под этим огромным небом они оба мелки и незначительны, как насекомые.

— Он любил тебя, — прошептала Гермиона. — Я знаю, что он тебя любил.

Гарри уронил руки.

— Не знаю, кого он любил, Гермиона, но это никогда не был я. Это не любовь — то, в каком дерьме он меня оставил. Он, черт подери, говорил намного бόльшую часть того, что на самом деле думал, Геллерту Гринделвальду, чем когда-либо рассказывал мне.

Гарри подобрал волшебную палочку Гермионы, которую ранее уронил в снег, и уселся спиной к входу в палатку.

— Спасибо за чай. Я закончу дежурство. Возвращайся в тепло.