Гать. Задержание

— Ну а все-таки, Василий Егорович, как вы догадались?

— Тут, вишь, какое дело получилось, Андрей Петрович. Тимоха стал меня расспрашивать о том, что фашисты устроили на Выселках. Оказывается, им тоже здорово досталось, когда они напали на торфоразработки. И Тимоху заинтересовало, что там немцы делают, если такую охрану поставили. Я ему и говорю, вроде как торф добывают. Сам видел, как подводы с торфом вывозят. Тимоха насторожился и спрашивает: «А почему вроде?» Я тут ему свои сомнения и выложил: народу, говорю, там человек тридцать ошивается, а толку мало. Да и морды у них больно холеные… Тимоха тогда и говорит: ты, дескать, попробуй туда проникнуть и присмотрись повнимательней. А тут случись так, что у них полицая, который туда воду колодезную возил, с перепою кондрашка хватил, а я возьми и покрутись перед Хлыстом. Он посмотрел на меня да и говорит: «Что вы мучаетесь, вот хромой и будет воду возить…» Стал я туда ездить и присматриваться, примечать… Потом полицаи, которые ко мне ездили, как-то, напившись, стали говорить, что уж лучше из кустов пулю схлопотать, чем в НКВД попасться. Я и смекнул, что не чисто на Выселках, и Тимохе сразу сообщил. Через неделю Тимоха снова пришел и сказал, что там наверняка шпионская школа устроена, и еще просил, чтобы я приметы их запоминал, имена и ему сообщал.

Незадолго до гибели отряда снарядил я лошаденку и поехал на Выселки с водой. Привез, гляжу, ведут фашисты трех ребят наших. Избитые, в рванье одном. Еле бредут, сердешные… Слил я, значитца, воду в чан, сдал мясо, стал выезжать из ворот. Обыскали меня, как положено, и выпустили… Поехал я домой не той дорогой, что в Ворожейки вдет, а другой, она сразу к болотам поворачивает. Правда, плохонькая, но тогда подморозило, и я решил, что проеду. Отъехал метров пятьсот, слышу, вроде как кто-то стонет. Остановился, доковылял до кустов, глядь, а там парнишка на земле корежится. Выглянул я на дорогу, никого — и к парнишке. Он без сознания лежит, только постанывает. В крови весь. Рядом яма, значитца, разворошенная, а в ней еще два парня лежат. — Дорохов судорожно глотнул воздух, потер горло. — Только мертвые. Подхватил я его и проволок до канавы, что на другой стороне дороги была. Думаю, бросятся искать, пущай решат, что через канаву прошел. Потом следы свои от волока замел, положил парнишку в телегу, прикрыл хворостом и погнал кобылку-то рысью…

Дорохов замолчал, припоминая давние события, сумрачно глядя в догоравшие поленья в печи. Стемнело. Света они не зажигали, и только мерцающее пламя углей высвечивало угловатое, морщинистое лицо Дорохова, бросая тень на бревенчатые стены избы. В избе пахло мятой, кустики которой были развешены на веревочках поверх закопченного жерла русской печи.

— А дальше, — негромко произнес Андрей, нарушив затянувшееся молчание.

— Дальше?.. Дальше как-то неладно вышло… — Дорохов сконфуженно помолчал, но потом, видимо, собравшись с духом, продолжил: — Доехал я до старицы и пошел глянуть на гарь. Там еще до войны пожар был, и весь лес выгорел, пустая да ровная, словно плешь, гарь получилась. Решил я осмотреться поначалу. Там, бывалоче, бабы клюкву собирали, а мне лишний глаз и вовсе не нужон был… Да и на патруль можно было нарваться. Фашисты-то по лесу не особливо охочи шастать были, а вот до гари ходили. Вышел я, значитца, постоял, посмотрел — никого. Покурил. Думаю, куда спешить. Успеется еще в яму-то лезть, да и парнишке вроде бы ни к чему снова к фашистам попадать. Вернулся, сел на телегу, и тут словно меня кольнуло, приподнял хворост, а парнишки-то и нет. Соскочил я, стал звать его. Кличу потихонечку, что, дескать, не пужайся, свой я, не выдам тебя. И только ветер шуршит. Прошел я по кустам. Думаю, может, выполз и сомлел где. Никого нет. Следов и тех не видно — стемнело здорово.

— Куда он мог деться? — искренне удивился Андрей, представив себе на секунду места на старой гари: там и зайцу негде спрятаться.

— Сам ума не приложу… — Дорохов закашлялся и стал разгонять дым рукой, бросив окурок в печку. — Я, значитца, когда дня через три ко мне Тимоха наведался, рассказал ему все. Пожурил он меня, но не особливо. Я вот сейчас думаю, Андрей Петрович, что он меня так ругал, что парнишка этот в отряд дополз-таки… Может такое быть?

«Уж не о том ли парне мне Мария Степановна рассказывала? — вдруг подумал Кудряшов. — Того самого, которого она переправила через Груню Алферову в отряд? Может быть… А полностью раскрываться он ей не стал — побоялся. Поэтому и сказал, что из эшелона бежал… Теперь понятно, почему Тимофей Смолягин не стал ругать Дорохова за потерю ценного человека! Тот уже в отряде был и, наверное, все рассказал…»

— Вернее всего он до Груни дополз, — вдруг сказал Дорохов, — до ее избы-то с километр, может, чуть поболе. А она уж к Тимохе его переправила. Груня у меня — последняя связь… Не такая она баба была, чтоб в стороне стоять…

— А вы точно знаете, что Груню Алферову расстреляли?

— Еще бы. При мне Хлысту один полицай докладывал…

— Она сама местная была?