Гать. Задержание

— Да как сказать. Иван-то Алферов наш был, ворожейковский. А вот ее взял из Плетнева. Деревня эта верст за пятнадцать от Радоницких болот к северу стояла. Да и сейчас стоит, что ей сделается. Сказывал, помню, Иван, что она одна жила. Родители померли. А Груню Иван справно увел у плетневских парней. Раза два они его били смертным боем, чтоб к ней не ездил… — Дорохов усмехнулся. — Ивана в сороковом году за хорошую работу охотхозяйство велосипедом премировало. Вот он к Груне и катал на нем. Съездит, а утром, глядишь, весь перевязанный и велосипед свой чинит. Крепко бедолаге доставалось. Да и потом не повезло. Убили его перед самой войной браконьеры. Витька Прохоров его нашел. Дня через три после уж смерти. Приезжала милиция, что-то там замеряла, записывала, ко мне приходили, спрашивали, не слышал ли я выстрелов в тот день. Как раз открытие на пролетную в тот день было, там вокруг болот грохотали охотники, что уши позакладывало… Следователь потом сказывал, что пулей круглой его уложили, а за что и про что, ничего не говорили. Так-то вот, Андрей Петрович.

Дорохов встал и, потянувшись, закрыл дымоход заслонкой, включил свет. Лампочка под дешевеньким абажуром загорелась желтым мигающим светом, все время пыжась разгореться поярче и от натуги то и дело вспыхивая и тут же снова притухая, как слабенький огонек на мокром осиновом полене.

Ночью Василий Егорович Дорохов не спал. Он сидел за деревянным столом и клеил свои старенькие резиновые сапоги. До весны было далеко, и, можно сказать, работа была неспешная, но Василий Егорович не мог сидеть сложа руки, когда думал. Он аккуратно вырезал из куска старой камеры заплатку и долго зачищал ее шкуркой, сосредоточенно поднося к глазам, прикидывая и осматривая, потом так же сосредоточенно зачищал разошедшийся шов и снова смотрел, как бы мысленно одобряя свою работу. Достал с полатей бутылочку резинового клея и, осторожно опрокинув ее, капнул на прокуренный указательный палец, помазав зачищенные места, закрыл пузырек и задумался.

«Надо бы завтра, — думал он, глядя, как подсыхает клей, — веток на заячьих тропах подбросить да осины нарубить им, чертям косым. Стожки пора лосям ставить. Работы хоть отбавляй. Солонцы пора делать. На озере проруби рубить, чтобы рыба не задохлась…»

— Ложись, Василий, — позвала с высокой, кровати Варвара Михеевна, приподымаясь на подушке и недовольно косясь на свет. — Ишь ты, разохотился. Поди, до весны-то еще как семь верст до небес, а ты уж за сапоги взялся. Полуночник старый. Ложись, ложись. Завтра доделаешь. А то и я не могу заснуть при свете-то. Ишь как светит проклятая: вечером не видно ни зги, а к ночи прямо как солнышко.

— Оно и понятно, — рассудительно отвечал ой Дорохов, намазывая клеем подсохший слой, — вечером-то все у телевизора засиживаются, а к ночи-то, поди, в кровать тянет. Вот и светит хорошо. Вот сказывали, что нас к централи подключат, тогда, что ль, купить нам телевизер? — неожиданно спросил Дорохов, поднимая глаза от сапог.

— Да на кой он нам, лупоглазый, нужен? — ахнула та, даже сев на кровати и всплеснув руками.

— Как на что? — спокойно возразил Василий Егорович и, поправив очки на носу, продолжал: — Ребятишки на каникулы приедут — посмотрят. Все, как у людей будет. Нет, надоть купить, — решил он. — Вот заколю кабанчика, мясо в санаторий свезу и куплю. Сказывают, в сельмаг хорошие телевизеры поступили, «Рекорд». Да и парнишкам интереснее будет. А то как приедут домой, только их и видели. То с удочками на озеро ускачут, то по ягоды закатятся. В доме не видать. Непорядок это…

— Ох, Василий, не потому они дома не сидят-то… — еле слышно вымолвила Варвара Михеевна и, сложив на коленях руки, уставилась застывшим взглядом в пол. — Да ты и сам знаешь.

Дорохов хмуро сопел, прилаживая на приклеенной заплате деревянную струбцину. Зажав склеенное место между двумя кусочками фанеры, он затягивал струбцину, которая при каждом повороте тихо поскрипывала. То ли он не рассчитал усилия, то ли струбцина расклеилась, но вдруг раздался треск, и струбцина лопнула в пазах.

А черт! — хрипло выругался Дорохов, с силой ударив сапогом о край стола и тут же отшвырнув его в угол избы. — Чего ты под руку лезешь? Сколько раз говорил, не суй нос ко мне, когда я дело делаю! Что тебе надобно? Ну, знаю я, знаю, почему они дома не сидят, ну и что… Я, что ль, виноват в том? — Василий Егорович вскочил и заковылял по комнате. Вдруг он остановился возле кровати и что-то хотел еще выкрикнуть, но, взглянув на вытиравшую слезы жену, тихо опустился рядом с ней и, обняв ее худые и угловатые плечи, тихо сказал: — Сам я все знаю, Варварушка, знаю… Что поделаешь?..

— А там-от как? — спросила Варвара Михеевна, вытирая краешком платка слезы.

— Не знаю, — сумрачно ответил Дорохов и начал снимать гимнастерку.