Гать. Задержание

— Лозовой, — коротко представился тот и крепко пожал руку Андрею, — учитель истории. Вот приехал с ребятишками своими посмотреть на места, где когда-то воевал… Вернее, не воевал, а горя хлебал. Вот если бы не Мария Степановна, не сидел бы сейчас за этим столом, а лежал бы где-нибудь возле Выселок… — Он замолчал и, окинув взглядом притихших ребят, вполголоса продолжал: — Да, не каждый человек может так поступить, не каждый. А вы, Андрей Петрович, давно в газете?

— Недавно, — коротко ответил Андрей, — я был комсомольским работником до недавнего времени, писал, печатался.

— Что ж, писать, как говорится, дар божий. Успехов вам на этом поприще. Я слышал, будто вы хотите книгу писать о партизанах?

— Документальную повесть. Сейчас собираю материал, так вот и с Марией Степановной познакомился. И вас, Константин Павлович, буду просить помочь, если не откажете.

— Ну, помощник, положим, я плохой, а что знаю — все ваше… Ребята, помогите Марии Степановне, — негромко, но с силой сказал он. — В прошлом году, — снова повернулся Лозовой к Андрею, — мой класс занял первое место в Синельниковском районе по сбору металлолома. Нас премировали поездкой в Москву, а мы подумали с комсомольским активом и решили поехать по местам партизанских боев. Что ни говорите, Андрей Петрович, — понизил голос Лозовой, — а надо нашим ребятам не только рассказывать о героизме, но и показывать, где это и как было. Я в этом глубоко убежден…

Потом они обедали. Кислые щи, сваренные Марией Степановной, хвалили все и так долго, что хозяйка совсем смутилась от этих горячих и дружных похвал.

Лозовой вел себя свободно. Шутил, смеялся, но Андрею почему-то казалось, что делал он это ради Марии Степановны, которая радостно суетилась возле стола, то и дело вскакивала, чтобы еще что-то подать, что-то убрать. Андрей заметил, что Лозовой нет-нет да ласково, с трогательной заботой вскочит, примет из рук хозяйки очередную ношу и вскользь укорит, чтобы не суетилась. Ребята вели себя за столом тихо, словно понимая, что что-то здесь недоговаривается, словно чувствуя, какими незримыми нитями связаны их учитель и эта женщина.

После обеда школьники ушли гулять по селу, а Лозовой и Андрей, присев на низенькую скамейку около поддувала печи, закурили. Константин Павлович курил не торопясь, со смаком глотая дым, а затем выпуская его тоненькой струйкой в закопченную дыру. Пиджак он снял и остался в кремовой рубашке и галстуке. От всей его фигуры веяло чем-то таким школьным, что Кудряшов почти наяву представил, как он выходит к доске, на которой развешены Карты. На ходу кладет журнал на стол, потирает руки и, зорко оглядевши притихший класс, берет указку. Говорит он таким же тихим голосом, иногда прерывает урок шуткой, иногда строго смотрит на не в меру разговорившихся учеников и, чуть повысив голос, продолжает рассказывать.

— Да, Андрей Петрович, — неожиданно произнес Лозовой и посмотрел на Кудряшова, — хоть и недолго я был в отряде, но Тимофей Смолягин произвел на меня неизгладимое впечатление. Сильная личность! Ведь он был учителем до войны! На фронт я ушел в первые дни войны из-под Харькова… Осталась жена, два сына в деревне… Попал в окружение, тяжело ранили при выходе. Очнулся — никого нет, лежу, в лесу тихо, только где-то далеко отзвуки боя. Понял, что наши прорвались и ушли, меня то ли убитым посчитали, то ли в пылу боя не заметили, что упал, — только нет никого… Встал, прошел несколько шагов, чувствую, падаю… Когда очнулся: не помню. Пополз, сколько полз, тоже не помню. Полз на лай собак, очевидно, деревня была близко. Очнулся от удара ногой в лицо. Поднял голову — фашисты! Бросили за колючую проволоку, а там таких, как я, тысячи полторы, и почти все тяжело раненные… Недели две прошло. То ли я живучий, то ли молодой просто был, но немного оклемался. Потом погнали на какой-то полустанок и погрузили в теплушки. Кто по дороге падал — пристреливали… — Лозовой вздрогнул, по лицу его прошла судорога. — Потом поезд тронулся, и повезли нас…

Лозовой достал новую сигарету и, прикурив от окурка, несколько раз крепко затянулся. Какое-то время он молчал, сидел задумавшись, словно еще раз переживая и осмысливая происшедшее с ним. Андрей тоже молчал, с нетерпением ожидая продолжения. Он понимал, что торопить нельзя, через силу сдерживался, чтобы не сказать: «Ну а что дальше?»