Гать. Задержание

— Какого провокатора? Все думают, что отряд погиб в результате карательной операции фашистов… Во всяком случае, это похоже на правду, — вымолвил он, когда Лозовой умолк.

— И я так думаю, Андрей Петрович, — негромко сказал Лозовой и, присев на диван, обхватил голову руками. — Потому что провокатор был разоблачен еще до боя. Сообщить гитлеровцам расположение он не мог: новые люди за пределы острова не отпускались… Появился этот человек непонятно. Однажды утром я готовился заступать на боевое дежурство и ждал, когда со мной будет говорить Смолягин. У нас так было заведено: каждый, заступающий на дежурство, инструктировался командиром. Ждал, ждал, потом подхожу к комиссару, а он в этот момент вышел из командирской землянки. Подхожу и говорю, что так, мол, и так, боец Лозовой готов заступить, а он вдруг перебил меня и говорит: «Слушай, Лозовой, ты можешь оказать первую помощь раненому?» Ну я докладываю, что прошел курсы санинструкторов в свое время и, если медикаменты есть, то могу. Комиссар огляделся и говорит: «Заходи в нашу землянку, и чур — держи язык за зубами!» Захожу. На топчане лежит парень в порванном красноармейском обмундировании, в крови весь. Снял остатки гимнастерки, вижу два пулевых ранения. Одно в голову, другое в область живота. Вижу, дела плохие: бредит, жар. Говорю, обращаясь к Смолягину: «Товарищ командир, не жилец этот парень…» Только сказал, как он глаза открывает и шепчет: «Врешь, выживу…» — и снова потерял сознание. Действительно, через денек стало ему получше. Оказалось, что я с первого взгляда не рассмотрел его ранения, на животе верхние ткани задеты, а на голове контузия от пули. Близко пролетела, вот у него и вздулась кожа, а потом лопнула. Сами понимаете, Андрей Петрович, какой из меня лекарь за двухнедельный курс санинструктора… — Лозовой усмехнулся, зло сощурил глаза, хмыкнул. — Все продумали, сволочи! Даже раны изобразили, словно его в упор расстреливали. Потом начал он рассказывать, как из лагеря военнопленных бежал, как поймали его, как расстреливали. Такую историю рассказал, что хоть тут же его к награде представляй! Ну, я так думаю, командир все-таки решил его проверить. И точно. Поймали его через неделю около командирской землянки: подслушивал, гад!

Провокатор оказался… — Константин Павлович передернул плечами, и брезгливая гримаса пробежала по его лицу. — Ну, разговор в отряде с ним был короткий — вывели ночью на гать и без стрельбы убрали… Да, наверняка это помог отряду наш разведчик. Уточнил, выяснил все… Нет, Андрей Петрович, завтра же иду к Дорохову… Завтра же! И ребят с собой всех возьму: пусть послушают рассказ старого партизана… Но только почему Мария Степановна и словом о нем не обмолвилась?

— А я же говорил, что история… — Андрей помолчал. — Дорохова непростая… Понимаете, Константин Павлович, он служил у оккупантов лесничим. Служба Дорохова у фашистов налицо, а подтвердить его участие в отряде некому. Погиб отряд, никого в живых не осталось. Кроме вас…

Лазовой прошелся по горнице, остановился около мерно тикающих ходиков и потрогал гирю, подвешенную вместо груза. Слегка поправил ее, потом повернулся и, выдохнув воздух, тихо сказал:

— Самое страшное, Андрей Петрович, что и… ну я тоже о нем ничего никогда не слышал… Понимаете меня? Не слышал!

— Здравствуй, Андрей свет Петрович, — Петров пожал Кудряшову руку, — полковник сейчас будет. Присаживайся.

Андрей прошел к столу и сел напротив Петрова. Раскрыл папку с документами, хотел что-то сказать.

— Потерпи, Андрей Петрович, — произнес Петров, — вижу, что неймется… Давай лучше у полковника кабинет проветрим.

Он распахнул настежь окно, и в прокуренный кабинет клубами ворвался морозный воздух, захлопали шторы, из пепельницы посыпался на стол пепел.

— Ему ж курить совсем нельзя, — ворчал Геннадий Михайлович, — Сердце… и ранение у него в легкое было очень серьезное. Говоришь, говоришь…

— Простите, Геннадий Михайлович, — Андрей решился задать давно мучивший его вопрос, — а вы давно полковника знаете?

— Давно… А почему это тебе в голову пришло? — удивился Петров и внимательно посмотрел на Андрея.

— Да так… Мне кажется, что вас связывает очень давняя дружба. Я бы сказал, боевая, что ли…

— Психолог. — Петров улыбнулся. — Во время войны я у него связным был… И было мне тогда тринадцать годков…

Дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошел Росляков. На середине комнаты он остановился и поежился.

— Геннадий, опять твои фокусы с окном?

— Уже закрываю.

Владимир Иванович с ходу опустился в кресло, вытащил сигарету и закурил.

— А где Егоров? Позови его, Андрей, пожалуйста.

Через минуту все были в сборе, и Росляков, закуривая вторую сигарету, спросил:

— Кто начнет?

— Разрешите мне, Владимир Иванович?

— Начинай, Андрей Петрович.

Андрей рассказал о беседе с Лозовым, повторил некоторые, на его взгляд, интересные детали рассказа Смолягиной и Дорохова.

— Так… А твое какое мнение?

Андрей помолчал, собираясь с мыслями.