Газета "Своими Именами" №1-2 от 01.01.2013

Но такие, как Евтушенко, не создавать мировых идолов, чтобы бить ими противников, не могут. И вот... «В 1967 г. после смерти Пастернака я впервые прочитал роман», - продолжает Евтушенко. Не слишком спешил, прошло уже семь годочков, как любимый поэт умер.

«В 1972 г. в США Лиллиан Хелман, Джон Чивер и несколько моих друзей почему-то затеяли спор, какой роман самый значительный в ХХ веке, и все мы сошлись на «Докторе Живаго».

Прекрасно. Кричали все друзья «Ура!» и вверх ермолки все бросали. Но что значит «самый значительный»? Уж если во всём веке, то – не надо скромничать – значит, самый лучший, самый выдающийся, знаменитый, наконец, великий!

Однако уже в следующем 1973 году вдруг «самым значительным» сочинением ХХ века был объявлен «Архипелаг ГУЛАГ», а его автор – совестью нации. Вот что писала об этом хотя бы столь многознающая Лидия Чуковская: «Я купаюсь в океане благоуханной русской речи. Перед этим всё мелко. Это книга книг. Солженицын несравним ни с кем и бесспорен вне зависимости (!) от ошибок. Читаю с наслаждением как великое совершенство. В его языке есть нечто ахматовское, пушкинское – мощь. Какой гениальный путь...» и т.д.

Тут заслуживает внимания разве только проблема «мощи»: если сравнивать мощь и мощность языка Пушкина и Ахматовой, то в первом случае уместно вспомнить мощность Красноярской ГЭС – 6000 МВт, а во втором... Вот Ахматова писала:

Не с теми я, кто бросил землю

На растерзание врагам...

«Бросить землю» значит перестать обрабатывать её или улететь на другую планету. А поэтесса имела в виду бросить родную землю, родину – так и надо было сказать, но не лезло в строку, не хватило поэтической мощи, мощи языка.

А кого в 1922 году, когда написано стихотворение, Ахматова считала врагами, терзающими родину – белогвардейцев с интервентами или большевиков? Непонятно, неизвестно. Дать прямой ответ мощи опять не хватает.

И вечно жалок мне изгнанник,

Как заключенный, как больной...

Тот, кто бросил родную землю, удрал за рубеж, тем более – в трудный для родины час - это не изгнанник, а перебежчик, даже дезертир, допустим, генерал Власов. А изгнанниками были, например, Троцкий и Солженицын, и они действительно жалки. Но и Овидий, Данте, Вольтер, Гюго, Пушкин, Лермонтов – тоже изгнанники. У кого же повернётся язык презрительно назвать их жалкими? И нельзя так именовать всех заключённых, ибо они разные. Справедливо заключенный вор или бандит, такой, скажем, как Чубайс или Прохоров, разумеется, заслуживают презрения, но ведь случаются и несправедливо  осуждённые.

Темна твоя дорога, странник,

Полынью пахнет хлеб чужой...

Поэтесса обращается по одному и тому же адресу, но своего адресата всё время называет по-разному: то это перебежчик, то изгнанник и вот теперь – странник. Но это наименование в отличие от двух первых совершенно нейтральное. Как же все это увязать в одно? Тут не хватит никакой мощи. У Пушкина подобный раздрай и сумятицу найти невозможно. Но это всё – к слову по поводу «Архипелага». 

А прошло ещё несколько лет – и главный роман века уже «Дети Арбата», а совесть нации – мой сосед Анатолий Наумович Рыбаков. Потом в роли совести побывал академик Лихачёв да, кажется, ещё и Виктор Астафьев.

И вот теперь вдруг «Жизнь и судьба» Гроссмана - «лучший роман об Отечественной войне», «величайший роман ХХ века», «Война и мир с гаком» ХХ века»...  А уж фильм-то - о-го-го!.. Тут и слов нет.

Так имею ли я моральное право писать о фильме, если не читал роман? Думаю, что да. Ведь он же не по роману, как «Война и мир» С. Бондарчука или «Тихий Дон» С. Герасимова, а «по мотивам» романа, сам романист не имеет к фильму никакого отношения, перед нами совершенно самостоятельное произведение. К Шолохову, например, Герасимов обращался при отборе артистов на роли. И как только увидел он Петра Глебова, так и воскликнул: «Это Гришка и есть!». Приветствовал он на роль Аксиньи и Эмму Цесарскую ещё в черно-белом фильме по первой книге, и Элину Быстрицкую, одобрял и других. А тут?.. И «по мотивам» - дело тёмное.