Где наша не пропадала

Зато Требуховский пролетел. Обегал с серебряным крючком полдеревни и ничего не купил. Вышел он на сторожа с рыбного склада, а тот потребовал за карасей ящик тушенки. И с рыбаками разговора не получилось. Он щелкает по кадыку, а те делают вид, что не понимают, и просят по два рубля за килограмм. И не мудрено: деревня стоит на железной дороге, и зимник через нее проходит, так что простаков искать поздно, цены с городскими сравнялись, да и рыбаков почти не осталось – кто разленился, кто разучился, а кто и сроду не умел. Сам видел, как в деревенском магазине минтая покупали.

Костины племянники на травяночек так навалились, аж за ушами пищало.

А Требуховский от моей рыбы принципиально отказался. Вытащил из рюкзака кусок соленой кеты. Тоже мне – рыбак называется, на озеро с рыбой едет и еще надеется чего-то привезти. Традиции следует уважать. Но ребятишки на его деликатес не обратили внимания. Они просто не знали, что это за рыбина. Да и мать призналась, что в последний раз пробовала кету в прошлогоднюю путину. А чему удивляться – дороговатое удовольствие для нее. Одной поднимать троих – тут уж не до лакомства. Я спросил о родителях. Умерли. Отец утонул, когда Костя еще под стол пешком ходил, а через шесть лет и мать замерзла. Возвращалась пьяная из бани и замерзла. Я на другой день посмотрел, а до бани трехсот метров не будет, если через огороды идти. Там и уснула, нашли только утром. Костя учился во втором классе, а сестра в девятом. Объявился добрый дядя, который взял ее в жены. Да не надолго его хватило. В город сбежал. Оставил ее с годовалым ребенком, и брат – как второй ребенок. Из-за брата якобы и бросил. Любят некоторые мужички причины выдумывать. Потом она еще два раза пыталась выйти замуж, и еще два сына появилось.

А когда мы ужинали, новый претендент ввалился. Этот замуж не звал, но своего требовал, видимо, считал, что и этим способен осчастливить. Плюгавенький мужичонка, но в белобрысых кудряшках, которые то и дело поправлял, – первый парень на деревне. Нас увидел и сразу хозяина изображать: кто, мол, такие. А Костя возьми да и ляпни – сваты. Женишок рожи начал корчить, острить не совсем удачно. Пришлось нам вставать. Ну я – ладно, а Требуховский – амбал величиной с амбар. Шутить с таким желание быстро пропадает. Женишок за дверь. Костя цветет. Тут-то я и догадался, с какой целью нас привезли. Заботливый паренек. Нет, кроме шуток. Словно подменили пацана. Стоило домой приехать, и пришибленный пэтэушник превратился в настоящего мужчину.

А Требуховский так и не догадался, что его в качестве пугала везли, не до этого ему было, все кумекал, как бы карасей по дешевке урвать. И не от жадности вовсе, но хочется человеку обязательно выгадать, в этом деле свой азарт, может, даже злее рыбацкого.

Я на следующее утро пешню на плечо – и на озеро, а он – бумажник в карман, и по домам.

Поезд уходил вечером, и с рыбалки я не спешил. Хотелось детишек на прощание побаловать и с собой хоть немного увезти. Пока клев не кончился – не вставал. И неплохо надергал.

Подхожу к дому, а Требуховский мне навстречу. Орет, что запарился ждать, пока я в бирюльки играю. Улов ему показываю, а он смотреть не хочет, не за такими слезами трясся он в дороге. Пока я гробил время на муркин завтрак, он на золотую жилу напал.

Ну и разрабатывал бы свою жилу, говорю ему, я-то при чем. Сердится. Оказывается, помощь требуется – не унести в одиночку.

Чаю попить не дал.

По дороге в магазин заглянули, чтобы сделку оформить как полагается. Возле этого магазина он и познакомился с нужным человеком. Тот пообещал уступить за два червонца два мешка карасей. Требуховский рассудил, что ему как первооткрывателю жилы и человеку семейному полагается полтора мешка, а мне, холостяку, достаточно и половины. Хотел с ним для затравочки поспорить, поторговаться, да времени не хватило – подошли к условленному месту. Рыботорговец уже там был. На меня как-то подозрительно посмотрел. Может, свидетелей не желал, может, физиономия не понравилась. Но это уже его забота. Иду молчу. А Требуховский распинается, заливает, как попал в молодости на путину, ходил по колено в икре и готов был продать по рублю ведро, да некому было. Обрабатывает клиента. Показывает, что и видал, и едал этой рыбы от пуза, от своего безразмерного, и ничем его не удивишь, и нужды особой в карасях у него нет, разве только для разнообразия.

Приводят нас к длинной хибаре: не то барак, не то бывшая казарма. В коридоре мрак, единственная лампочка в самой глубине едва светится. На двери здоровенный замок, открывающийся без ключа. Заходим в комнату, перегороженную ширмой, на полу грязища, рядом со столом – помойное ведро. Хозяин разделся, тут я его и рассмотрел как следует: старенький мужичонка, седой, беззубый и весь какой-то ссохшийся, скукоженный. Руки трет, ознобу подвывает – прозяб, видимо, пока нас ждал.

– Ну, давай, – говорит, – с морозца для начала, а потом и за рыбой надо идти.

Стаканы на столе, словно заранее приготовленные. Требуховский открыл бутылку. Дернули, хлебушком занюхали. Мужик на ширму кивает: