«Душа моя, Ваня! Я уехала, чтобы помочь тебе. Не сказалась наперед; знаю, ты не позволил бы, хотя то, что я делаю, — не худо, а хорошо и чести нашей не уронит. Тяжело мне нарушить твой запрет, но еще тяжелее видеть, как они палачествуют над тобой. Обо мне не тревожься, моя жизнь в безопасности, хочу, чтобы и над тобой не было туч; мы с тобой одна жизнь, одна мысль и дыхание одно…»
Не таков я был в ту пору, чтобы смиренно принять ее отъезд; тяжелая кровь помрачила мысли, неблагодарным представился мне мир вокруг. Опустошенный, полый мир, с вынутым смыслом, чужие улицы, чужие солдаты, офицеры, рыскающие между ложью и истиной, между карьерой и честностью… Бросить все — чужой дом, суд нечестивых и неизбежный приговор, — все бросить и поспешить в Чикаго. Она уехала в Чикаго, это несомненно: где бы ни оказался Иллинойский полк, мы — вассалы Иллинойса.
Медилл сообщил мне, что я опоздал на дневной поезд и нужно ждать утра. А утром приехал майор с солдатами; оглашение приговора требовало торжественности. Квентин Конноли поразился моему виду после бессонной ночи: налитым кровью глазам, всклокоченной бороде — и открыл мне приговор. Суд решил, что я виновен в поведении, недозволенном офицеру, но не сделал ничего такого, что не приличествовало бы джентльмену
, а также признал меня виновным в поступках, которые наносили ущерб должному порядку и военной дисциплине. Суд приговорил меня и подполковника Скотта к увольнению от военной службы.— Шесть членов суда рекомендовали помиловать вас, Джон Турчин, — сказал Конноли. — Они нашли, и это записано в приговоре, что проступки совершены в нервной обстановке и были скорее упущением, чем преступлением. Однако Дон Карлос Бюэлл приказал привести приговор в исполнение.
— Я свободен и могу ехать в Чикаго?
— Выслушайте приговор, и тогда — в Чикаго, куда угодно.
— Кроме Юга, майор! Кроме мятежного Юга, — сказал я не без гордости. — Кажется, только там еще знают мне цену.
Я снова переступил порог штаба, чтобы стоя выслушать уже известный мне приговор.
Междуглавье пятое