Где-то во Франции

– Здесь говорится, что Эдвард попал в плен третьего марта, – сказал он. – И с тех пор никаких новостей.

– Насколько я знаю – никаких.

Она посмотрела на него светящимися от непролитых слез глазами, и в этот момент логика и разум покинули Робби. Он вдруг понял, что стоит на коленях у ее ног, беспомощный, а она пытается сдерживать свои эмоции.

– Пока мы должны исходить из допущения, что он жив, – сказал он в отчаянном желании успокоить ее. – Мы с вами оба знаем, что германцы не варвары. Известно, что они хорошо относятся к пленным, а Красный Крест имеет доступ во все лагеря. Если Эдвард попал в плен, ваши родители очень скоро получат извещение.

– Но если он не попал в плен? Если его убили в ту ночь? Не говорите мне, что это невозможно. Я слышала солдатские разговоры. На ничьей земле человек может просто исчезнуть. Упасть в воронку от снаряда, утонуть в грязи, быть разорванным в клочья пулеметной очередью.

Он взял ее дрожащие руки в свои, попытался смирить их дрожь.

– Солдаты исчезают, вы правы, но обычно это происходит во время крупных наступлений. Эдвард ходил в разведку, если в телеграмме, полученной вашими родителями, все сказано, как оно было на самом деле. Это значит, что он шел с небольшой группой своих людей.

Он встал, не отпуская ее рук, сел рядом с ней на диван.

– Если Эдвард был ранен, его люди никогда бы не бросили его. Никогда. Так что единственное логическое объяснение его исчезновения – плен.

– Вы правда верите в это?

«Нет», – подумал он.

– Да, – настаивал он. – И в отсутствие каких-либо других новостей, я думаю, и вы должны в это верить.

Он отпустил ее руки и пересел на ближайший стул.

– Вы были в пути несколько часов, Лилли. И все это время – вы ведь даже не позволили себе поплакать?

– Нет. Прежде я должна была сделать то, что сделала.

– Почему? Я не заслуживаю вашего внимания.

Она усмехнулась – из ее горла вырвался резкий, но какой-то хрупкий звук.

– Может быть, и так, но я думаю, Эдвард ждал бы от меня именно этого. Оставить вас здесь в недоумении – вы бы думали, куда он пропал, и не знали правды… мне это казалось неправильным.

– Спасибо. И что вы собираетесь делать теперь?

– Вернуться в лагерь. Работать. Что еще я могу?

– Остаться, – сказал голос. Его голос.

– Но я думала, вы не хотите иметь со мной ничего общего.

Злость сверкнула в ее глазах, сдобренная в немалой степени юмором. Она явно отдавала себе отчет в иронической составляющей момента.

– Я был неправ, – признал он. – То, как я обошелся с вами… это неправильно. Мне трудно представить себе что-то более неправильное.

Она несколько секунд молчала, разглядывая на ридикюле резную защелку из черепахового панциря.

– Теперь я понимаю, как я был неправ, какими ложными представлениями руководствовался…

– Хватит. Я не хочу ваших извинений. Вы как-то сказали мне, что жизнь слишком коротка. – Она встала. – Я должна идти.

– Не уходите, – настаивал он. – В этом номере две спальни, а до Мервиля путь неблизкий.

– Я не собиралась возвращаться сегодня. Я думала снять пансион возле вокзала.

– Но вы же не взяли с собой багажа.

– У меня саквояж. Я оставила его у портье. – Она хихикнула, и этот звук пронзил мрачную атмосферу гостиной. – Я подумала, вам может не понравиться, если по моему виду вы решите, что я пришла, чтобы остаться.

– Бог знает, что я мог бы сказать, – признал он. – Но теперь я хочу, чтобы вы остались. Номер просто громадный, и места нам двоим вполне хватит.

– Не знаю. А что будет думать персонал?

– Сомневаюсь, что их это как-то волнует. Они ведь французы, в конце концов. – Он видел, что она колеблется, и показал на дверь в дальнем углу гостиной. – По крайней мере, посмотрите на вашу спальню и ванную, а потом уже решайте.

Она вошла в спальню и исчезла за дверью. Он услышал негромкий вздох и подумал: хорошо бы это был вздох удовольствия.

– Вы обязательно должны увидеть ванную, – громко сказал он.

Когда Лилли спустя минуту или две вернулась в гостиную, он мог поклясться, что увидел на ее лице голодное выражение. Точно так же отреагировал и он сам, когда вошел в ванную, примыкающую к его спальне.

– Я думаю, было бы безрассудством позволить этому пропасть впустую, – сказала она.

– Безусловно. И Эдвард оплатил все авансом. Они сказали мне это, когда я появился.

– Тогда я остаюсь, – согласилась она. – Вы не будете очень возражать, если я прямо сейчас приму ванну?

– Ничуть. Когда будете готовы, мы сможем прогуляться и поужинать где-нибудь. Как вы думаете?

– Отлично, – ответила она, но в ее голосе было мало энтузиазма.

Она его не простила – это было вполне очевидно. Да он и не заслуживал прощения. Просить ее остаться было безумной идеей, потому что чего он мог добиться этим? Ну, провели бы они приятный вечер, приглушили бы на несколько часов свои страхи, связанные с исчезновением Эдварда, но потом они вернулись бы в Пятьдесят первый, и их снова разъединили бы все те же неразрешимые проблемы: ее нежелание покинуть это опасное место, хотя ей определенно можно было бы подыскать что-нибудь вполне достойное, и его убежденность в том, что ее пребывание в лагере уничтожает его.