Гендер в советском неофициальном искусстве

ФИ: 

Да, в средах у Чачко я участвовал. Тогда это организовывал Борис Гройс, и все было очень интересно. Разговоры шли о культуре, так как Гройс вообще энциклопедических знаний человек, философски ангажированный, закончил он, кажется, отделение математической логики. Его способность проговаривания смыслов для меня, например, была очень привлекательна, потому что он говорил очень стройно и интересно, таких людей тогда было не много. Среды у Чачко я очень любил посещать, так как это был важный канал информации, вещи, которые там обсуждались нигде больше услышать или прочесть было невозможно. Хотя тогда я не очень поддавался анализу того, что слышал, наверное, слишком многое принимая за чистую монету. На эти среды часто ходил Всеволод Некрасов, принадлежавший еще к Лианозовскому содружеству, прекрасный поэт и филологически ангажированный человек. У него был куда более критический взгляд, к тому же совершенно уместный. Для меня же это было замечательным временем, длившимся около 2 лет, за это время я узнал очень много нового и важного. Железобетонное устройство режима советской власти спровоцировало наше неофициальное искусство изнутри. Ведь даже название «Сретенский бульвар» дал чешский искусствовед Индржих Халупецкий, а самих художников я всех прекрасно помню, Илья Кабаков еще в 1964 году писал под Сезанна. А остальные занимались сюрреализмом, и это их желание вырваться за пределы нашей жуткой повседневности выходило наружу именно через сюрреализм. И Юло Соостер, и Соболев, и Борис Жутовский – все интересовались сюрреализмом. И Нусберг начинал с этого (им же теперь и заканчивает), затем проповедовал принцип симметрии – заявлял, что мир абсолютно симметричен. А для меня мир был бесконечен, и это больше соответствовало метафизике симметричности, чем поголовному тогда, в начале 60‐x, сюрреализму, поэтому мы с Нусбергом и объединились. Потом уже стала приходить информация: в 1964 году Душан Конечный привез информацию о кинетическом искусстве, и мы стали заниматься кинетизмом. До этого у нас бывал Алексей Борисович Певзнер, младший брат Наума Габо, он в свое время не уехал из СССР и преподавал в 1960‐x в Институте цветных металлов. А его братья Наум Габо и Антуан Певзнер присылали ему каталоги из Франции, и из них мы тоже о многом узнали, так как даже импрессионизма в СССР нигде не было. Алексей Борисович очень любил Габо и считал его лучшим художником, а брат ему присылал, кроме прочего, и каталоги современного западного искусства. У Габо для своих работ мы позаимствовали вантовые натяжения. Интересно, что я использовал их в своих конструкциях в качестве вспомогательной вещи, а у Нусберга они выполняли основную художественно-эстетическую функцию. А я считал, что конструкцию нельзя делать из эстетических соображений, потому что мне всегда казалось, что искусство из эстетики не рождается. Я до сих пор так считаю, по крайней мере, в моем сознании структурное представление об искусстве таково. Вполне возможно, что после посещения музея можно сделать что-то свое. Но скорее всего впечатления можно получать из всего на свете, при этом нужно иметь собственный напор. Только тогда начинаешь различать в жизни события, соотносящиеся с твоим стремлением, или не соотносящиеся, которые ты можешь пропустить. А жизнь, как волнами, наполнена всем, если я интересуюсь бесконечностью, то у меня вырастают какие-то уловители того, что к этой бесконечности имеет отношение, и я могу не пропустить то, что проистекает из этой самой бесконечности. А у многих локаторы были настроены на сюрреализм, и оттого мы были совершенно разным увлечены и поэтому мало с кем готовы были объединяться. Но сама действительность все-таки располагала к тому, чтобы объединяться хотя бы по тому принципу, что все мы занимаемся свободным искусством, это сближало и заставляло встречаться, беседовать. Экзистенциальный признак существования отверженных, конечно, объединял. После развала СССР эти связи ослабли и даже почти прекратились.

ОА:

Я хотела спросить про лингвистику в искусстве, о которой вы часто говорите в других интервью. В 1980‐е вы перестали общаться с неофициальным кругом?