Гендер в советском неофициальном искусстве

НА: Думаю, что есть. Женское искусство не занимается постановкой феминистических проблем. Оно связано с традиционным представлением о роли женщины в обществе. Феминистическое искусство в той или иной степени ориентировано одновременно и на гендерные, и на феминистические проблемы (что не одно и то же). В России поэтесса и художница Анна Альчук была единственным феминистическим художником в полном смысле этого слова, отвечающим современным критериям.

ОА: Почему в 1990‐е вы часто участвовали в феминистских выставках?

НА: Для того, чтобы поддержать развитие феминистического дискурса в России, что кажется мне важным и необходимым.

Интервью с Георгием Кизевальтером

Олеся Авраменко:

В своей книге «Коммунальный постмодернизм» Виктор Тупицын опубликовал статью «Если бы я был женщиной». Там он анализирует положение женщин-художниц круга МКШ и нового постсоветского пространства и утверждает, что не только мужчины не осознавали того, что дискриминировали женщин, но и женщины не осознавали этих отношений как дискриминацию. Так ли это, по вашему мнению?

Георгий Кизевальтер: Наверное, это так. В том смысле, что московское искусство всегда было довольно маскулинным: преобладание художников-мужчин всегда было ощутимо; с другой стороны, женщины-художницы воспринимались мною совершенно естественно, совершенно на равных. Скажем, такие художницы, как Ирина Нахова, в 1980‐е делали бесконечное количество разных проектов. Что касается 1970‐х, в то время, на мой взгляд, у нее была достаточно «женская» живопись, и это тоже воспринималось вполне адекватно. Потом сформировался ряд тандемов, в которых художниками были и муж, и жена – «ТОТАРТ» (Наталья Абалакова и Анатолий Жигалов), Игорь Макаревич и Елена Елагина, «Перцы» – Людмила Скрипкина и Олег Петренко, наверное, можно и еще кого-то вспомнить, все это тоже казалось совершенно естественным. Однако поскольку репрезентация на международном уровне тогда отсутствовала, то не было конкуренции, и каждый художник для себя выстраивал какую-то иерархию, и мне лично работы многих наших девушек казались не очень интересными. В левом МОСХе тоже были нестандартные художницы: Татьяна Назаренко, Ирина Затуловская, Наталья Нестерова; во всяком случае, тогда я смотрел на это с большим интересом. Если возвращаться к концепции Виктора Тупицына, то думаю, что во многом он был прав. Когда Ирина Нахова начала делать свои «Комнаты», в это время Иосиф Бакштейн ее активно продвигал, он приглашал к ней Илью Кабакова, Андрея Монастырского и прочих наших «титанов общественной мысли», которые должны были приходить и вещать, что Ира – единственная женщина-художник. Но вообще ситуация была такова, что у нас действительно больше никого и не было, в том числе критиков, и старшего поколения женщин, которые бы занимались искусством, тоже не было… У нас был тогда маленький междусобойчик, и в этом смысле мы были весьма ограничены.

ОА: А Лидия Мастеркова, Ольга Потапова, Валентина Кропивницкая?

ГК: Они к 1980‐м годам или умерли, или уже уехали. И потом, другие наши девушки совершенно не интересовались таким искусством, для них это было очень узкой областью, поэтому основное поле, как критики, так и восприятия, создавали мужчины. Тут, мне кажется, все довольно естественно.

ОА: Левый МОСХ, как ни странно, почти все художники называют очень женским.

ГК: 

Если рассматривать их выставки, то там всегда было большое количество женщин. Система советского образования способствовала притоку женщин в искусство. Но оригинального в «женском» искусстве было мало.

ОА: То есть вы на их выставки все-таки ходили? Это было любопытно?

ГК: Изредка ходил, конечно. Когда была XVI Молодежная, в которой я тоже участвовал, или какие-то однодневки, мы все понемногу знакомились. В перестройку, когда границы между официальным и неофициальным были уже более зыбкими, мы даже стали общаться.

ОА: Осознавали ли вы, что в сборниках МАНИ от лица экспертов-теоретиков выступают всегда одни и те же персонажи: Сергей Ануфриев, Иосиф Бакштейн, Юрий Лейдерман, Илья Кабаков, Андрей Монастырский, иногда Владимир Сорокин? Воспринималось ли это в 1980‐е как уже узкий «междусобойчик»?