Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе

Пожалуй, я бы все-таки решился, но этот таинственный Валера… Черт бы его побрал! Где он прячется? Откуда следит? Может быть, он изображает алкаша, который вон там, прислонясь к дереву, опохмеляется пивом «из горла»? Или на лавочке обжимается со своей подружкой, тоже топтуньей? Или стоит на углу с газетой, свернутой в трубку? – вон даже махнул кому-то, знак подал. А может, он как раз уминает мусор в контейнере – и собирает эти самые обрывки? Я даже такой странный разговор слышал – между Колей и дамой: «Кто у нас сегодня Валерой? Вроде бы Дергачев со Жмачкиным?» – «Не со Жмачкиным, – отвечала она, – а с этим… новеньким, с Ларьковым». – «То-то, я слышу, голос какой-то не родной…» Так он, этот Валера, не один? Так их – двое? А может, их даже пятеро или шестеро, а только один звонит? Нет, я не осмелюсь. У меня диссертация, и через полгода – защита. С опозданием на семь лет, после моего жалкого и ненавистного мне учительства в школе, я влез в эту аспирантуру, пусть по другому профилю, но с такой темочкой, от которой нашему строю ни горячо, ни холодно и за которой можно как-то пересидеть, если не рыпаться. У меня папа и мама, которым эти мои тамильские предания и пракриты лишь потому не кажутся чепухой собачьей, что они привыкли уважать всякое чужое дело, и тем больше уважать, чем меньше они в нем понимают. Могу я, по-вашему, разрушить их надежды? Смею ли рассчитывать на их негенеральские пенсии или на то, что папа, в крайнем случае, продаст свою коллекцию? Ну и, наконец, вот что… Положа руку на сердце, строго между нами, как на духу… Ведь когда он становился за черту, он тоже не смел рассчитывать, что кто-то из-за него станет подкладывать пальцы под паровоз. И наверное, мог бы воздержаться от каких-то крайностей. Чем-то он их уж слишком разозлил – иначе б не стали тут держать пост, это все-таки дорогое удовольствие. И почему же кто-то другой должен разделить его грехи или ошибки, к тому же – беззащитный, о котором никакой «Голос», никакая «Волна» и никакое там Би-би-си словечка не скажут? Не знаю, не знаю…

Покуда я размышлял таким манером, писатель уже возвращался из своих странствий, я опять видел его в окне, и возвращались с прогулки мои старики. Мы обедали в кухне – и в основном молчали. Я отчего-то догадывался или читал на их лицах, что для своих прогулок в Филевском парке они выбирали такие дорожки, сидели на таких лавочках, где встретиться с наблюдаемым было бы даже теоретически невозможно.

Ровнехонько в пять звонил в дверь мордастый, отвешивал молча головной поклон и направлялся к моей комнате.

– Ну-с, как успехи?

Докладывал Коля-Моцарт, дама вставляла отдельные реплики. Успехи наблюдателей были скорее успехами наблюдаемого, но они, странным образом, считали их как бы своими.

– Четвертую главу закончили, с божьей помощью. С этой главой были трудности – наверно, придется кой-чего перебелить. Пока начали перепечатку пятой. Да над финалом тоже придется покорпеть.

– Ну, это уже небось готово, – говорил авторитетно мордастый. – Хорошие писатели финал пишут загодя.

– Еще предисловие будет к зарубежному читателю, – уточняла дама. – Пока только наброски.

– Ну что ж, – говорил мордастый довольным голосом, и я почти видел, как он потирает руки или бьет кулачком в ладонь, – числу к тридцатому, пожалуй, запремся в ванной?

Я уже знал, что писатель свои манускрипты переснимает на пленку и делает это в ванной.

– Пленка уже имеется, – сообщала дама, – «Микрат-300».

– Молодец, хорошую пленку достает! – хвалил мордастый. – Узнать бы, с какого объекта ему тащат, да задать тому деятелю по загривку – за соучастие. Ну уж ладно, конец – делу венец. Готовимся, значит, к операции «Передача»?

Мы в кухне, замерев, слушали его булькающий смешок.

– А что, братцы, пожалуй, на этот раз Англия не устоит?

– В каком смысле? – спрашивал Коля-Моцарт.

– Договор заключит без промедления. В прошлый раз сколько тянули? Года четыре?

– С половиной, – уточняла дама.

– Уже вся Скандинавия сдалась, Франция не выдержала, не говоря об итальянцах…

– Ну, итальянцы – те что ни попадя переводят, – вставляла дама.

– А эти-то долго, англичане, держались. Привередливые! Но с тех пор-то мы выросли! С прошлой книжечкой не сравнишь, романище мирового класса. Ребята в фотоотделе куски почитывали – прямо так хвалят! Если мы тогда на аванс в две тыщи фунтов согласились, так теперь и с четырьмя спешить не будем. И со Штатами поторгуемся! Хотя они и так хорошо отвалили, а можно и больше с них содрать. – Слышалась искренняя гордость возросшим талантом наблюдаемого и затем – вздох почти горестный. – Да-а… И почему это я романы не пишу? Все – статеечки, статеечки на злобу дня.

– Кто-то же должен и на злобу, – утешал Коля-Моцарт. – Вы не менее важное делаете.

Мордастый, однако же, на лесть был не падок и коротко перебивал:

– Бельгиец был?

– Час проговорили с четвертью, – ответствовал Коля. – Мы едва успели кассету сменить.

– Что-нибудь вынес?

– Отчетливо сказать нельзя.

– А какая у нас техника? – жаловалась дама. – Одно мучение!..