Генералы в юбках [=Штаны]

Леон. А ведь еще совсем недавно у нее с бедрами был полный порядок. И, пожалуй, с душой тоже.

Фиселль. Что вы хотите, все изнашивается. (Замечает, что пылесос перестал работать.) Вот и он износился. Придется теперь шваброй. Учтите, если вы скажете им, что я с вами разговаривал, я скажу, что вы наврали. И поверят не вам, а мне, потому что я выходец из трудового народа. Народ, он всегда прав. Во всяком случае, сейчас.

Леон. Пока я тут стою привязанный, я совсем отстал от жизни. Леворюция уже завершилась?

Фиселль. Кончилась. Вернее сказать, то начнется, то кончится. Сейчас, к примеру, начала… кончаться.

Леон. А «Фигаро» еще существует?

Фиселль. Ясное дело. Вы же каждое утро чего-то в нее пишете. Она как наш народ: ко всему привычная.

Леон. Слушай, ну а сам ты что, собственно, выиграешь от леворюции?

Фиселль. Не знаю. Может, перестанут наконец талдычить о ней на каждом перекрестке. А это уже что-то. Фу ты, опять сболтнул лишнего! Учтите, если вы меня выдадите, я скажу, что вы делали патрнархамские намеки по адресу Комитета Освобождения Женщин XVI квартала.

Леон. И ты, мой старый друг, способен на это?

Фиселль. Чтобы спасти свое хозяйство, и не на такое пойдешь. Вон третьего дня охолостили колбасника с улицы Успения. А делов-то! Пошутил с покупательницей, рассказал ей анекдот с бородой. Про сосиску. А та возьми да и пожалуйся в Комитет. Чик-чик, и ваших нет!

Леон. Господи, да на что тебе оно теперь, твое хозяйство?

Фиселль. Не скажите. Если я сумею сохранить форму до того, как совершится контр-леворюция, оно мне еще очень даже пригодится. (В ужасе замолкает.) Если вы скажете, что я вам это говорил, учтите, я все свалю на вас! И мне поверят. Народ никогда не врет. Сейчас, во всяком случае. (Уходит.)

Леон. Нет чтобы оставить мне мою шпагу! Я бы попробовал защищаться. Хотя разве от собственной семьи отобьешься?

Входит Ада, ей за сорок, тоже в обносках, но при этом платье у нее расшито фальшивым жемчугом, а помятая шляпка украшена султаном и перьями.

Ада(натягивая дырявые перчатки). Что-то я не слышу сегодня покаянных речей.

Леон. Знаешь, как тяжело всю ночь вот так…

Ада. Свои пятнадцать дней у позорного столба ты все равно отстоишь. Или ты забыл, за что тебя сюда поставили?

Леон(смиренно)

. Не забыл.

Ада. Сейчас я бегу к парикмахеру. А когда вернусь, проведем час самокритики. Все, меня нет. Этот Сандро такой обидчивый…

Леон(вздыхая). Везет же некоторым!

Ада(останавливается, задетая в лучших чувствах). Что-что?

Леон. А что? Ему, значит, можно обижаться, а мне…

Ада. Сандро — талант! Он делает из женщины красавицу. И потом, он «голубой»! Надеюсь, ты понимаешь, что сравнение не в твою пользу?

Леон(обреченно). Пусть тогда хоть руки развяжут.

Ада. Размечтался, мой птенчик! Или ты уже забыл, что ты сделал, когда у тебя обе руки были свободны?

Леон(сраженный этой железной логикой). Нет. Не забыл.

Ада. Сейчас придет наш новый товарищ. Она заменит прежнюю горничную. Она принесет твой блокнот и ручку. А то, может, продиктуешь? Она и стенографию знает.

Леон. Еще чего! Вдохновение должно изливаться свободно.

Ада. Как знаешь, Я нарочно выбрала прехорошенькую девчушку, чтобы ты, свинья, сильней страдал. А ну, повтори за мной: «Я — свинья!»

Леон(послушно). Я — свинья.

Ада. Так-то оно лучше. И не вздумай делать ей какие-нибудь пассы. Она член партии «Движение освобожденных женщин», так что заруби себе на носу: все, что ты ей скажешь, будет мне передано слово в слово. Подожди, я еще прочищу твои мозги. А ну скажи: «Спасибо, Ада».

Леон(кисло). Спасибо, Ада. Ада. Вот так. Не могу сказать, чтобы это прозвучало от чистого сердца, но какой спрос с мужчины, у которого нет сердца. (Уходит.)

Леон(со вздохом). Что ж, займемся самокритикой. Покормим свои грешки… Идите сюда, мои маленькие! Цып, цып, цып… Итак, начнем. Мне двенадцать лет… Неужели я начал так рано? Я же был самой невинностью. Погружаюсь, погружаюсь в сладкие грезы… Святой Фрейд, помолись за мою грешную душу! (Застывает в отрешенной, позе.)

Входит его сын Тото двадцати лет.

Тото. Слушай, пап, ты мне не одолжишь на вечер свои лакированные туфли?

Леон. А как же я?

Тото. Ну не будь таким эгоистом! Ты ж все равно привязан. Постоишь в носках. Тебя на сколько приговорили?

Леон. На пятнадцать дней.

Тото. Это что, за шуры-муры с горничной?

Леон. Да.

Тото. Небось теперь кошки на душе скребут? С такой-то крокодилой…

Леон обиженно молчит.

Давай, гони туфли. Будь так любезен, как говорили в твоей молодости.