Генетический детектив. От исследования рибосомы к Нобелевской премии

Нам предстояло выступать в алфавитном порядке, и, так уж вышло, я шел первым, хотя моя фамилия начинается на «Р». Мне так было даже легче. Я начал с общего снимка всех сотрудников моей лаборатории, участвовавших в работе над рибосомами, – почти все они присутствовали в зале. Я отметил, что Пол Замечник и Малон Хогланд, открывшие тРНК, умерли всего несколькими месяцами ранее, а также показал ролик с Джеймсом Уотсоном, рассказывающим о начале изучения рибосом. Затем, описав нашу работу над структурой рибосомы, я показал фильм Мартина и Ребекки, демонстрирующий, как именно в рибосомах происходит расшифровка. В нем на кадры с разными состояниями рибосомы были наложены движения рибосом и тРНК и добавлена музыка: композиции, описывающие, что происходит на экране. Например, когда тРНК берет кодон, после чего может остаться на месте или диссоциировать, шла песня «Мне уйти или остаться?» Мика Джонса из группы The Clash

. А когда рибосомы начинали взаимодействовать с малой бороздкой в паре оснований между тРНК и кодоном, вступала Мадонна с песней Into the Groove

(«В ритме»). Когда, наконец, тРНК входила в пептидильно-трансферазный центр, доставляя туда аминокислоту, ролик завершался песней «Мы чемпионы» группы Qween

. Я ранее почти не слышал рок-песен и даже не знал групп, но это кино выглядело отлично. Еще несколько лет люди подходили ко мне после лекций и, вместо того, чтобы поговорить о работе, спрашивали, где можно скачать этот ролик.

Затем я смог расслабиться и послушать речи Тома и Ады. Их доклады были мне настолько знакомы после долгих лет гонки, что мы с Томом даже шутили, что можем читать лекции друг за друга. Но иногда попадалось что-то новое и неожиданное. Том выступил с причесанным докладом, сосредоточившись на том, как они расшифровали субъединицу 50S, на пептидильно-трансферазной реакции и на различных антибиотиках, связывающихся с ней. Он также показал фильм, сделанный Мартином, – о том, как образуется пептидная связь. На одном из кадров у него было фото Питера, выудившего крупную рыбу, с ремаркой, что рибосома – определенно хороший улов. Питер присутствовал в зале как гость и коллега Тома, и опять же, я ощущал вину из-за того, что он, мой наставник, рассказавший мне о рибосомах, не был награжден.

Наконец выступила Ада. Ее лекция носила интригующее название «Белые медведи, антибиотики и развивающаяся рибосома». Я понятия не имел, как в это заглавие попали белые медведи, но вскоре все прояснилось. Она сказала, что, угодив в больницу после несчастного случая, она прочла, что у впадающих в спячку белых медведей рибосомы укладываются в кристаллические решетки – и именно этот факт впервые натолкнул ее на мысль кристаллизовать рибосому в лаборатории. Затем она перешла к рассказу о раннем периоде рибосомной кристаллографии, показав фото Хокона Хопа, пытающегося мгновенно остужать кристаллы возле пучка синхротронного излучения. Далее продемонстрировала структуры 30S и 50S и показала, как работают ее антибиотики. Стало ясно, что она уже вошла в свою роль нобелиата, поскольку закончила выступление некоторыми соображениями о первой аминокислоте и происхождении жизни.

После ее выступления я остался немного озадачен – ведь за все годы работы в этой дисциплине я ни разу не встречал факта о рибосомах белых медведей; не знал его и никто, с кем я был знаком. Также об этом не упоминалось и в статье Элизабет Пенниси, посвященной рибосомной гонке, вышедшей в Science в 1999 году. Когда в 1978 году я поступил в лабораторию Питера, а Ада стала работать с Виттманном, уже было хорошо известно, что рибосомы могут складываться в решетки правильной формы. Я даже слышал лекцию Найджела Анвина о его работе над плоскими кристаллами ящеричьих рибосом (эта работа выполнялась в 1977 году в Вашингтоне, округ Колумбия), когда я направлялся на собеседование в лабораторию к Питеру в Йель.