Гений

– Я понимаю ваше положение, – говорит врач, – но не могу же я уехать из Нью-Йорка на…

– Можете. И уедете. Уже немного осталось. Почему они так долго не решались нам позвонить – это отдельный вопрос, и я вернусь к нему позже. Сейчас же меня волнует лишь ее здоровье и здоровье ее ребенка. Вот ключ от вашего номера, полагаю, вы захотите освежиться с дороги. Мы выезжаем через тридцать минут.

Ей есть что терять. Та женщина, которой восхищается свет, – это результат многолетнего тяжелого труда. Чтобы стать кем-то, сотворить себя, нужно сначала избавиться от всего лишнего. Берта навсегда запомнила этот урок.

Их медовый месяц длился шесть месяцев. Льюис отвез ее в Европу. Они побывали на родине его предков, съездили на Рейн, где у нее еще остались родственники. Сняли замок, ходили на светские рауты, их принимали главы правительств, мэры, их с почетом провожали от одного великолепного дворца к другому, для них закрывали музеи и проводили экскурсии, показывали им величайшие произведения искусства. Им все было позволено, хочешь – тыкайся носом в полотна, хочешь – дотронься пальцем до золотистого или серебристого холста. Больше всего ей запомнились работы Микеланджело. Не мускулистый «Давид» или блеклая «Пьета», а незаконченные, грубоватые флорентийские скульптуры. Ее поразило, как человеческое тело борется, стремясь вырваться из мраморного плена. Вот так и она всю жизнь боролась. Она отсекла все лишнее и стала шедевром. Мы сбрасываем ненужную шелуху, озаряемся божественным светом и поднимаемся к вершинам славы.

Она приехала в Штаты в пять лет. Друзей у нее поначалу не было. Девочки дразнили ее, потому что она смешно выговаривала звук «с». У нее получалось «з». Или «ш». «Шлово» вместо «слово». За это над ней тоже смеялись. «Шепелявая», – хохотали ее одноклассницы. Очень смешная шутка. Зато Берта сразу поняла: важно не то, что ты говоришь, а то, как ты это говоришь.

Она постаралась, и акцент пропал. Днями и ночами Берта занималась с репетитором. «Сразу сорок шесть мышат по углам с утра шуршат». «Однажды на пляже случилась пропажа». От упражнений болела челюсть. Очень скучно было повторять эту глупость. Берта работала. Она откалывала кусочек за кусочком, «ш» и «з» отваливались вместе с осколками и каменной крошкой, и наконец Берта перестала отличаться от других американских девочек. Сил было потрачено много, но оно того стоило. Это стало особенно очевидно, когда разразилась война.

Еще пришлось расстаться с детской пухлостью. Берта соблюдала строгую диету и добилась того, что на нее стали оглядываться на улице. Молодые люди толпились возле нее, а девушки толпились возле молодых людей. Она рассталась со стеснительностью, научилась никогда не обижаться. Она даже подружилась с теми, кто дразнил ее в детстве. Она научилась быстро думать, и о ней заговорили как о девушке не только красивой, но еще и очень умной. Она научилась не говорить резкостей и не высмеивать глупцов. Научилась быть сдержанной и выучила все правила хорошего тона. Научилась покорять гостиные блестящей игрой на фортепиано – она исполняла вариации Баха с головокружительной быстротой и головокружительным успехом. Полюбила приемы и праздники, научилась смеяться в нужных местах и быть такой, какой ее хотели бы видеть.

Ей едва исполнилось восемнадцать, а несколько женихов уже просили ее руки и сердца. Она отказала. Она хотела большего. И большего хотела ее мать.

Отец считал, что они выставляют себя на посмешище. Та к и сказал.

– Не понимаю, почему ты так говоришь, – отвечала мама. – Они здесь любят немок. А уж на этой-то они бы точно все с удовольствием женились.

Мама была права. Берта пользовалась огромным успехом. Казалось бы, только что она была дебютанткой на своем первом балу – и вот уже она кружится в вальсе со своим женихом по залу, размером сравнимому лишь с ее воображением.