Гений. Оплот

Юджин был преисполнен всяческого уважения к такой программе, но лишь в теории, применительно к другим. Сам же он – художник, а жизнь художника не укладывается в обычные рамки человеческого поведения: он должен пользоваться интеллектуальной свободой, правом бывать где угодно и общаться с кем угодно. Для Юджина брачный договор был ненавистным ярмом, исключавшим всякую возможность наслаждаться жизнью, и вот теперь, после короткой передышки, когда он пользовался свободой, это ярмо снова тяжело ложится ему на шею. Растаяли, как дым, прекрасные мечты о счастье, недавно еще такие реальные, – надежда жить с Карлоттой, легко и свободно встречаться с нею в том мире, где она вращалась. Неколебимое убеждение Анджелы, что он будет работать каждый день и еженедельно приносить домой девять долларов (вернее, месячное жалованье из этого расчета), заставили его припрятать небольшую сумму, оставшуюся от трехсот долларов, с тем чтобы пополнять дефицит в заработке, который могли вызвать его отлучки из мастерской. У него уже не было возможности видеться с Карлоттой по вечерам, и для встреч с нею приходилось по нескольку раз в неделю отлучаться днем или утром. Он уходил из дому по обыкновению без четверти семь утра, в своем обычном городском костюме (во избежание расспросов он сказал Анджеле, что надевает рабочий костюм в мастерской), и потом либо шел, либо не шел в мастерскую. Неподалеку от нее он садился на трамвай, быстро доставлявший его в город, и там катался или гулял с Карлоттой. Оба они не переставали думать о том, что это сопряжено с риском, но тем не менее продолжали встречаться. Как назло – а может быть, и к счастью – Норман Уилсон вернулся из Чикаго, и Карлотта должна была рассчитывать каждый свой шаг. Но ее это мало беспокоило. Больше всего она доверяла автомобилю – она всегда могла нанять где-нибудь машину, которая увозила их из тех мест, где их могли увидеть.

Это была сложная жизнь, напряженная и опасная. В ней не было покоя, ибо нет покоя и счастья в обмане. Жгучая радость неизменно сменялась мучительным раскаянием. Все было против них – мать Карлотты, Норман Уилсон и Анджела, не говоря уже о собственной совести.

Известно, однако, что такое положение не может длиться долго. Оно порочно в самом своем существе. Нам кажется, что если мы скрываем свои поступки, то они скрыты и от людских глаз и тем самым как бы не существуют, – но это неверно. Они неотъемлемая часть нас самих и, вопреки всем нашим уловкам, рано или поздно выступают наружу. Как тут не согласиться с учением браминов о психическом теле, которое все видит и само видимо даже тогда, когда, как нам кажется, все окутано густым мраком. Нет никакой другой гипотезы, которой можно было бы объяснить явление интуиции. А между тем интуиция свойственна очень многим людям, и они часто ссылаются на свою уверенность в чем-либо, хотя сами не могут сказать, откуда она у них.

Анджела обладала такой интуицией во всем, что касалось Юджина. Под влиянием своей любви к нему она терзалась смутными страхами задолго до того, как что-нибудь случалось. Все время разлуки с ним ее неотступно преследовала мысль, что ей надо было бы находиться подле него. А теперь, когда они были вместе, когда прошло первое возбуждение, вызванное встречей и устройством новой жизни, она почуяла что-то недоброе. Юджина как будто подменили. Он был совсем не тот, каким она помнила его последнее время перед разлукой. Все его отношение к ней, несмотря на внешние проявления любви, говорило об отчужденности и озабоченности. Юджин ничего не умел скрывать. Временами, особенно когда они оставались вдвоем, он погружался в свои мысли. Ему было скучно, его томила любовная тоска, ибо Карлотта, занятая теперь семейными делами, уже не могла так часто видеться с ним. К тому же с приближением осени ему все больше и больше надоедала мастерская. Из-за сырой погоды и легких заморозков приходилось закрывать все окна, и это существенно меняло картину: пропадала та атмосфера романтичности, которая так очаровала Юджина, когда он впервые пришел сюда. Он не мог уже отправляться по вечерам на прогулку вдоль берега ручья, чтобы очутиться в объятиях Карлотты. Утратило для него всю прелесть новизны и общение с Джоном-Бочкой, Джозефом Мьюзом, Малаки Демси и коротышкой Садзом. Юджин начинал понимать, что эти люди – в сущности самые обыкновенные рабочие, которых возмущает, что им платят не более пятнадцати или семнадцати с половиной центов в час, которые завидуют друг другу и тем, кто занимает более высокое положение, – короче говоря, что они наделены всеми присущими человеку слабостями.

Появление Юджина в мастерской вначале послужило для них некоторым развлечением, но теперь в его странностях не было уже ничего нового. Они тоже начинали видеть в нем самого обыкновенного человека. Правда, он был художник, но его поступки и стремления не так уж отличались от поступков и стремлений простых смертных.