Гений пустого места

Он пришел в полный восторг, вырвал у Ольги ладошку, побежал, поднырнул под ленточки и сказал, улыбаясь во весь рот и немилосердно картавя:

— А вы нашу пепельницу нашли!…

В руках у незнакомого человека, в недоумении смотревшего на Растрепку, была каменная русалка, в которую Хохлов вчера стряхивал пепел, и те, другие, что ковырялись в снегу за заграждением, повернули головы и уставились на Ольгу и Степку, и вся толпа повернулась в их сторону, и тот, что держал обледенелую русалку, присел перед Растрепкой на корточки, и…

* * *

…и Хохлов лихо зарулил под березку, радуясь тому, что приехал так рано и во дворе много свободных мест.

Слава богу, хоть чему-то можно порадоваться за весь длинный, морозный, черный день!…

Машина оказалась под самыми окнами, таким образом, появилась твердая надежда на то, что местные бомжи не открутят зеркала и не оторвут «дворники». Московские бомжи, насколько Хохлову было известно, этим нехитрым промыслом уже не занимались, а у них, в так называемом «тихом пригороде», — вовсю промышляли.

В случае чего выскочу, надаю по мозгам, решил Хохлов мрачно.

В подъезде, оснащенном кодовым замком, было холодно и влажно и как-то неуютно, и он в сотый раз сказал себе, что давно нужно было поменять квартиру, купить что-нибудь поприличней, в более «престижном» районе.

В их городке тоже есть свои «престижные» и «непрестижные» районы.

К «непрестижным» относились унылые хрущевские поселения вокруг небольшого заводика и двух научных институтов. В одном из них Хохлов проходил студенческую практику и знал, что институт именуется «почтовым ящиком» и занимается «секретными разработками», а что именно производит заводик, он никогда не подозревал. В хрущевских поселениях водились самые отпетые бандиты, самые горькие пьяницы, самые многодетные семьи и самые неудачливые инженеры, которые так и не смогли отстоять свое законное право и выбить из начальства квартирку получше.

Микрорайон назывался почему-то Романовка, хотя ни о каких Романовых или романах там никто отродясь не слышал. Говорили, что так называлась деревня, на месте которой потом построились «хрущобы», так ли это было — неизвестно.

Дружить с выходцами из Романовки считалось делом опасным, и с припозднившихся с электрички граждан там до сей поры сдергивают шапки.

«Престижным» считался район возле скверика, где жила их старая подруга Родионовна и где унылые хрущевские пятиэтажки чередовались с помпезными сталинскими домами, построенными в пятидесятых для ученых. Дома считались хорошими, хотя в них то и дело прорывало отопление и почти не текла горячая вода, ибо после кончины «отца народов» прошло уж больше чем полвека, и за эти полвека их ремонтом отродясь никто не занимался. Пьяненькие сантехники, в духе журнала «Фитиль», гремели советскими фибровыми чемоданчиками, смолили вонючие самокрутки и говорили жильцам, что «льеть кипяток, туды ее в качель, а как ему не лить, когда трубы — решето, того гляди из унитазов попрет!». Жильцы пугались и как приговора ждали, когда «попрет» из унитазов, и писали жалобы в мэрию, а оттуда отвечали, что на ремонт «нет бюджета».

Еще был престижный район на самой окраине — там строили кирпичные коттеджи и опрятные невысокие домики, этажей в шесть, и там была «инфраструктура», то есть свои сантехники с мобильными телефонами, своя помойка и свой магазин, но зато вокруг простирались свекловичные поля и пустырь до самой Москвы-реки, и Хохлов не хотел туда переезжать, предпочитал жить в центре.

Он купил квартиру неподалеку все от того же скверика с Циолковским, сделал в ней евроремонт, то есть побелил все стены и на пол настелил ковролин, и в первый же месяц его залил верхний жилец, глухой интеллигентный дедок, доктор наук, учитель и наставник Виктора Ильича Авербаха. Дедок открыл в ванной воду, чтобы набралась, ибо вода из труб не шла, а «сикала», как выражалась мать, и уселся смотреть программу «Время». Что-то в этой самой программе взволновало его до глубины души, и про ванну он позабыл, а вода все «сикала», и «насикала» целую ванну, и перелилась, и затопила Хохлова. Стены и потолки стали серыми, ковролин вздулся, потемнел и пошел фиолетовой химической плесенью, и Хохлов решил, что наплевать, затевать новый ремонт он ни за что не станет.

Галчонок добавила в его «берлогу» неповторимый штрих — разбросала везде свои вещи, которые Хохлов называл литературно «разными капотами», а не литературно так, что и повторить невозможно, и разложила книги по информатике, чтобы Хохлов не забывал о том, что она не просто домашняя хозяйка, но еще и студентка — видите, учится, вот и книжки кругом разбросаны, все как у настоящих студентов!…

Он приехал рано. Галчонка не было дома.