Гений столичного сыска

– Как и многое другое, – наставительно произнес смотритель тюремного замка и хитро посмотрел на судебного следователя, явно незнакомого со спецификой работы с тюремными сидельцами. – Этот уголовный рассказал о предложении Тальского своему корешу[18], а их разговор слышал один из наших осведомителей. Он доложил о разговоре караульному офицеру, а тот в свою очередь – мне. Я сначала побеседовал с осведомителем, а потом вызвал к себе уркагана. Спрашиваю: был такой разговор? Тот сначала в отказ: дескать, ничего подобного ему никто не говорил. А я ему: это же проверить несложно. Как на твой счет деньги поступят, значит, такой разговор был и предложение Тальского ты принял. – Григорий Степанович довольно крякнул, затем продолжил: – Ссориться сидельцам со мной не с руки… Так что уркаган скоро признался, что такой разговор имел место. И добавил, что с этого Тальского он только денег хотел поиметь. Но чужого – двойного убийства и поджога – он брать на себя не собирался…

– Так вы полагаете, что Тальский по делу у вас сидит? – пристально глянул на смотрителя тюремного замка Иван Федорович.

– Конечно, – без тени сомнения произнес смотритель Полуектов и добавил: – А иначе зачем ему тогда деньги уголовному предлагать, чтобы тот вину на себя взял?

– Оно, конечно, так, – в задумчивости проговорил Воловцов. – Так где, вы говорите, он теперь у вас сидит?

* * *

Собственно, Константина Тальского Воловцов так себе и представлял: худой, бледный, с нервическими порывистыми движениями, он производил впечатление человека, удивленного и одновременно удрученного тем, что с ним происходит. Внешне он старался быть спокойным. К вопросам судебного следователя по особо важным делам Воловцова был внимателен, отвечал ясно и четко, старательно подбирая слова, чтобы не дай бог не ляпнуть чего лишнего. Это настораживало и опять-таки работало не в пользу Константина Леопольдовича.

Проговорив с ним полчаса, Иван Федорович так и не смог определить для себя, почему, несмотря на то что Тальский ему неприятен, он никак не может уверить себя в том, что тот виновен. Ведь куда ни поверни, все против него! И то, что он хотел за деньги свалить вину на другого, разве это не подтверждает лишний раз его виновность? Вопрос в другом: вот только свою ли вину Тальский пытался передать уголовнику?

– Значит, вы по-прежнему утверждаете, что в ту злосчастную ночь не выходили из спальни?

– Утверждаю: не выходил.

Сказано твердо, без малейшей заминки и сомнения. Так говорят люди, уверенные в своей нерушимой внутренней правоте. Либо опытные преступники из тех, про которых говорят: тертые калачи, мятые бока…

– И то, что «матушку с горничной зарезали», вы тоже не говорили?

– Не говорил… Ни единым словом!

– А вот сын медника Алексей Карпухин слышал, как вы это говорили. Причем еще до приезда пожарных и полиции.

– Видно, малый что-то путает.

Странно. Вот бы тут как раз зацепиться за слова сына медника и сказать совсем другое. К примеру, так: «Значит, у него имелась какая-то цель, чтобы так говорить». Чтобы он, судебный следователь, заподозрил Алексея Карпухина во лжи, а стало быть, и в причастности к убийству. Ан нет, Тальский полагает, что сын медника просто «что-то путает».

Почему он так говорит? Не хочет возводить на юношу напраслину? А как же выдумка про несуществующую тройку, что в ночь на двадцать восьмое августа якобы отъехала от крыльца флигеля, где квартировала его тетушка, в сторону Рыбацкой слободы? Как же еще одна попытка увести следствие в сторону намеками на должника генеральши Безобразовой, которого она боялась до такой степени, что во время его приходов посылала за городовым, чтобы тот побыл в девичьей комнате, покуда этот должник не уйдет? И как, в конце концов, рассматривать попытку подкупить махрового уркагана, чтобы тот признался в убийстве генеральши и ее служанки?

– Я знаю, что вы пытались подкупить одного уголовника взять вину в убийстве Платониды Евграфовны Безобразовой и ее горничной Сенчиной на себя, – не сводя пытливого взгляда с лица Тальского, произнес Воловцов. – Виновным в этом деле вы себя не признаете… Зачем же вы совершаете такие проступки, по которым однозначно можно судить, что вы как будто хотите свалить свою вину на чужие плечи? Ну, раз вы подговаривали уголовника, да еще за немалые деньги, взять вину на себя, получается, вы виновны и таким образом хотите уйти от правосудия. Только так можно подумать по этому вашему поступку. Вы это понимаете?

– Я защищаюсь, как могу, – не сразу ответил Константин Тальский. – Хватаюсь за любой шанс, чтобы не дать себя осудить без вины. За любой, понимаете?

Иван Федорович отвел от Тальского глаза. Где-то в его словах логика прослеживается… Защищается, как может. Ведь иначе у него не получается, поскольку он уже не подозреваемый, а обвиняемый. И он использует любые способы и возможности, в том числе и идущие против закона, чтобы избежать каторги.

И понять его можно…