Гений Умирает Дважды

В гараже стояло несколько машин. Ближе всех к выходу оказалась принадлежавшая ему белая «вольво». Впрочем, чья конкретно машина оказалась бы ближайшей к выходу, не имело никакого значения — можно было брать любую. Боксер знал, что каждая заправлена и готова к выезду в любой момент. Тут на аккумуляторах не экономили. Дверца чуть приоткрыта, ключи лежат на приборной панели…

Мужчина осторожно, ногой, приоткрыл правую дверцу, опустил девушку на сиденье. Та безропотно покорилась, только судорожно сильнее закуталась в пиджак. Боксер натянул и защелкнул ремень безопасности, захлопнул дверь, повернулся в сторону телекамеры слежения, успокаивающе махнул рукой. Hа центральном пункте охраны, у блока мониторов, сейчас сидел кто-то из его подчиненных, который обязан докладывать обо всем непонятном, происходящем на «подведомственной» территории, своему начальству. Но теперь, когда само начальство что-то вынесло и собирается вывозить с территории — это уже дело самого начальства, пусть само разбирается. Так он должен рассудить, сидящий за пультом охранник, а потому его лучше успокоить, показать, что все в порядке. После этого Боксер неторопливо обошел машину, плюхнулся на сиденье водителя. Схватил ключи, отыскал нужный брелок, направил его в сторону двери, нажал кнопочку. Створка медленно, непозволительно медленно, раздражающе медленно, поползла вверх… Теперь бы не сорваться, не газануть излишне сильно, не заглохнуть ненароком, не привлечь внимания!..

Машина тронулась с места плавно, выехала из гаража и покатила по дорожке медленно, как и положено ездить по территории, прилегающей к особняку. Боксер на всякий случай достал из-за пояса свой пистолет, положил на колени — он объявил войну Вахе и его команде, тем самым поставив себя вне закона. Самурай же, по всей видимости, уже ломится в запертую дверь. При его силище она долго не выдержит.

Блондинка (как же ее все-таки зовут? — мелькнула и тут же бесследно исчезла мысль) ждала его именно там, где он и назначил. Она торопливо стала дергать ручку дверцы, однако ее дрожащие пальцы никак не могли совладать с замком.

— Успокойся! — Боксер перегнулся через спинку сиденья, подцепил ручку изнути и толкнул дверцу.

А сам тут же поддал газу, удерживая сцепление выжатым. И, едва услышал сзади щелчок закрывшегося замка, стронул машину с места. Теперь бы только благополучно миновать ворота… Там тоже охрана, ворота можно заблокировать, так что если Самурай поднял тревогу, изнутри это уже могли сделать.

ШВЕЙЦАРИЯ. ПЕННИНСКИЕ АЛЬПЫ

По роду своей деятельности Александру Лосницкому по белу свету довелось поколесить немало. Европу он объехал едва не всю, бывал в некоторых странах Африки, Азии… Так что много чего повидал: бескрайние пустыни Австралии и Монголии, заоблачные вершины Тибета, индийские джунгли… Где он не бывал, так это в Америке, ни в Северной, ни в Южной, и от души надеялся, что еще успеет съездить — жизнь длинна.

И все же среди всех виденных им ландшафтов Лосницкий отдавал предпочтение морю; лучше всего Средиземному, хотя не отказался бы и от Черного… В крайнем случае был согласен на отдых в лесу у костерка на берегу тихой, спокойной среднерусской речушки. И поэтому никогда не понимал всяких альпинистов и спелеологов, видевших красоту в каком-то хаотически-первозданном нагромождении камней. По его мнению, это происходило от элементарного недостатка эстетического воспитания. Или от извращенности вкуса, культивирующего дикую необузданную силу.

Впрочем, именно сейчас, когда он только что вырвался из Лозанны, где по собственной глупости по самые уши вляпался в чреватую непредсказуемыми последствиями историю с какой-то иностранной (кстати, а какого именно государства?) разведкой, Лосницкому вообще было не до красот окружающей природы. Тем не менее несмотря ни на что он не мог не признать, пусть и помимо собственной воли, что в диком нагромождении скал, пропастей, снежных вершин, скачущих по камням потоков воды, ледников, судорожно цепляющихся оголенными корнями за самые крохотные расщелины скрюченных деревьев и кустов — во всем этом есть своя прелесть. Даже не прелесть — столь женственное слово совсем не подходит к этой величественной буйной красоте первозданного хаоса. Черт его знает, быть может, Высоцкий в чем-то был прав — и в самом деле можно испытывать пьянящую гордость, вскарабкавшись на одну из этих сияющих белых вершин, впившихся в бездонное синее небо.