Гений войны Суворов. «Наука побеждать»

Его величество король в крайней скудности. Писал снисходительно к её императорскому величеству.

Коммерция и все привозы отверсты, о том писал я к Гарнонкурту и королю прусскому. Его величество Прагою был восхищен, но гневен за несодействие на своих генералов». Суворов умел восхищаться людьми: он нашёл, кем восхититься и среди поляков.

Знаменитый рескрипт Екатерины, в котором она сообщала Суворову о присвоении ему фельдмаршальского звания, овеян многими легендами. В реальности формула была такая: «Господин генерал-фельдмаршал граф Александр Васильевич. Поздравляю вас со всеми победами и со взятьем прагских укреплений и самой Варшавы. Пребывая к вам отлично доброжелательна, Екатерина ». 1 декабря Суворов составляет новый знаменательный документ – гуманный приказ по войскам о взаимоотношениях с польским населением. Непростая миссия легла на Суворова. В очередном рескрипте императрицы значилось: «Справедливо в некоторое наказание городу Варшаве за злодеяния против российских войск и миссий, произведённые вопреки доброй веры и трактатов, с республикою польскою существовавших, и в удовлетворение убытков взять с жителей сильную контрибуцию, расположа оную по лучшему вашему на месте усмотрению и дозволяя собрать оную, елико возможно, деньгами, а отчасти вещами и товарами, наипаче для войск потребными. Для скорейшего и точного исполнения сего и военною рукою понуждать можете». Было в этом рескрипте и немало других строгих мер, принятие которых сделало бы миссию Суворова чрезвычайно непопулярной среди поляков. Непросто было полководцу читать эти строки. В письме Хвостову Суворов заявил, что ему «совестно» быть проводником новых карательных мер против обезоруженной Польши. Фельдмаршал был уверен, что после кампании это государство уже не представляло опасности для России, и хотел отнестись к ослабленному врагу милосердно.

Разумеется, Суворов не был ненавистником Польши и поляков. Не было у него подобной эмоциональной мотивации. Приписывать русскому полководцу националистический антипольский угар в пропагандистских целях начали ещё при жизни Суворова, но особенно глубоко эти стереотипы укоренились в польской литературе XIX – начала ХХ в., когда уже и понять-то было трудно имперскую этику екатерининских времён. Небылицы о расправах над пленными, об отрубании кистей рук у польских аристократов – в самую нелепую ложь люди охотнее всего верили задолго до доктора Геббельса.

Суворов с уважением, а иногда и с восторгом пишет о польских воинах, которые достойно смотрели в лицо смерти. Сказалась суворовская любознательность и в изучении польского языка, народных традиций, в подчёркнутом уважении православного генерала к католическим святыням. К пленным полякам, не проявлявшим фанатической ненависти к русским, в армии Суворова относились уважительно. Кормили наравне с русскими солдатами, можно сказать, делились скудным пайком. Репрессий против мирного населения Суворов не допускал. Незадолго до штурма Праги, узнав о мародёрстве нескольких солдат из армии Дерфельдена, Суворов едва ли не устроил показательное дело, отчитав почтенного генерала: «Вилим Христофорыч, караул, разбой!» Дерфельден строго наказал провинившихся: их прогнали сквозь строй погонными ружейными ремнями.