Генрих Гейне

При таких обстоятельствах трудно говорить о том, что Гейне действительно стал чувствовать прилив какой бы то ни было религиозности перед смертью. Он попрежнему считал бога «великим мучителем животных», и если под влиянием острых болей, приближающейся кончины и под нажимом окружающих он и начинал иногда думать о боге, то о таких моментах он сам говорил с глубочайшей иронией, подчеркивая, что ему как-то удобнее с богом, чем без него: «Когда лежишь на смертном одре, становишься очень чувствительным и мягким, и хочется заключить мир с богом и миром… Как с его созданиями, так и с самим творцом я заключил мир к великому неудовольствию моих просвещенных друзей, которые бросают мне упреки в возвращении к старому суеверию, как они называют обращение к богу».

В послесловии к «Романсеро» (1851) Гейне указывает, что он «поклонялся прежде богу пантеистов, но пантеизм по существу — это скрытый атеизм, и поэтому он отказался от него».

Когда изможденный, истерзанный Гейне лежит в полутемной комнате, к нему со всех сторон являются друзья и стараются вернуть к богу. Все чаще приходится прибегать к успокоительному действию морфия или опия, и как-то он говорит своей приятельнице, Фанни Левальд: «Между опиумом и религией больше родства, чем это кажется даже лучшим умам».

В таких тяжелых страданиях он обращается, как к утешению, к опиуму религии.

Однажды, когда он изнемогал от страданий в своей маленькой спальне, к нему явились два друга — немецкий профессор Герман Фихте, сын знаменитого философа, и Эдуард Фихте.

Разговор зашел о бессмертии души и о существовании бога. С метафизическими ухищрениями Герман Фихте старался доказать, что человеческая душа бессмертна, что она живет до рождения человека и переселяется в другое человеческое существо после его смерти. Затем разговор перешел на тему о ясновидении, о теософии шведского мистика Сведенборга.[11]

По свидетельству Фихте, эта беседа произвела большое впечатление на Гейне, и Фихте казалось, что он обратил поэта в настоящую веру. Но тут же он приводит слова Гейне, обнаруживающие, как глубоко было в нем безбожие: «Когда человек болен, он нуждается в милосердии божьем, когда он здоров — бог ему не нужен».

Рассказывая в послесловии к «Романсеро» о своем возвращении к личному богу, Гейне относится насмешливо к этому обращению, издеваясь и над потусторонними мечтаниями Сведенборга: «В потустороннем мире Сведенборга бедные гренландцы будут чувствовать себя удобно. Однажды эти гренландцы задали вопрос датским миссионерам, хотевшим их обратить в христианство: имеются ли тюлени на христианском небе. На отрицательный ответ они сказали огорченно: „Значит, христианское небо не подходит для гренландцев, которые не могут существовать без тюленей“».

И он добавляет: «Утешься, дорогой читатель, загробная жизнь существует, и мы найдем на том свете своих тюленей».

«Обращение» Гейне не приводит его в лоно той или иной церкви. Меньше всего он склонен к католическому обскурантизму. Не манит его и протестанство, хотя он ценит его «за услуги, оказанные завоеванию свободы мысли». Иудаизм, вера предков, навевает воспоминания детства. Это отражается в «Еврейских мелодиях», цикле «Романсеро», где Гейне перепевает легенды о принцессе Саббат или Иегуде бен Галеви.

Старый романтик окрыляется легендами иудаизма, — и в виде противоядия пишет замечательную сатиру «Диспут», где в споре капуцина с раввином, чей бог настоящий, он не становится ни на ту, ни на другую сторону.

Духовный турнир между католиком и евреем кончается ироническим восклицанием:

Я не знаю, кто тут прав —

Пусть другие то решают.Но раввин и капуцинОдинаково воняют.

6

Лирика Гейне периода «матрацной могилы» — это глубоко трагическая поэзия полного творческих сил художника, телесный недуг которого уводит в могилу.

Тема умирания является ведущей в лирических разделах «Романсеро», в «Песнях Лазаря».

Поэт завидует фаворитам судьбы, которые умирают легко и безболезненно:

Как должен я завидовать им,Семь лет уже в муке ужасной,В горчайших страданьях корчусь я,И смерти все жду напрасно.Господь, мне пытку сократи,Зарой меня неотложно.

Мне мученический талантТы дал ведь совсем ничтожный.Твоей нелогичностью, господь,Я, право же, озадачен:Ты создал меня веселейшим из всехПоэтов, а я так мрачен.

Все чаще рисуются картины предстоящих похорон. С мягким лиризмом Гейне предсказывает, как его будут хоронить: