Едва успев поздороваться с якутами, мы бросились помогать причаливать Сергею, благополучно проплывшему порог.
Якут, спокойно закурив трубку, смотрел на нашу суету. Выше, на берегу, стояла с короткой трубкой во рту якутка, за ее подол цеплялся мальчуган лет трех.
«Да это юрта Дмитрия Амосова — «Заики», Юрий Александрович! Про нее еще Макар говорил. Как быстро проплыли! Отсюда рукой подать до порогов, километров десять, не больше», — проговорил Сергей, здороваясь с Дмитрием и его женой.
Гурьбой, во главе с хозяевами, мы отправились к юрте, стоявшей немного в стороне от реки. Около юрты, у дымокуров, лежали и стояли коровы с телятами, лениво отмахиваясь от надоедливых комаров.
Гостеприимные хозяева угостили нас испеченными на костре хариусами, чаем с молоком и сушеной рыбой вместо хлеба.
На все наши вопросы о порогах Дмитрий, делая страшное лицо, махал руками и отвечал по-якутски:
«Плохо, плохо. Плыть нельзя, покойник будешь».
Больше мы ничего от него не добились.
На следующий день, подсушив груз, мы простились с гостеприимным семейством Дмитрия и отчалили.
«Бедняги русские, все утонут», — уверенно сказал он на прощание.
И я и Сергей Раковский знали якутский язык. Переводить — его слова мы, конечно, не стали.
Пороги, действительно, оказались трудными и опасными. Дважды, с большим риском для жизни, приходилось снимать наш плот с камней. В последний раз, снимая плот, мы потеряли Дёмку. Он соскочил с полузатопленного, прижатого к валуну плота и выплыл на берег. Наш плот неожиданно сорвало и понесло по реке. Дёмка не сумел нас догнать по берегу, и мы все жалели нашего любимца.
Первый порог мы назвали «Два медведя» в память о неудачной охоте. Затем шли пороги: Ивановский, Юрьевский, Степановский, Михайловский и Дмитриевский в честь первых сплавщиков-разведчиков.
Последний порог был назван Сергеевским. Он оказался самым опасным и длинным, усыпанным в шахматном порядке крупными гранитными валунами, с резким падением воды на сливе. На нем впервые сел на камни плот Раковского. Мы пронеслись мимо него с необычайной быстротой и сплыли в тихий плес.
Оказать Раковскому помощь было невозможно.
Просидев два часа на камнях, он отделил от плота четыре бревна. Только тогда ему удалось сняться с валуна среди бушующей воды.
В устье реки Бахапчи мы оставили затесы на деревьях, чтобы нас могли найти остальные члены экспедиции, и поплыли по широкой и спокойной Колыме.
Вскоре показалось устье первой реки, которую мы назвали Утиной. Промелькнули устья еще нескольких речек. На третий лень мы причалили в устье реки Среднекана. Узнали ее по приметам, живо и детально описанным Макаром Медовым.
Поднявшись вверх по реке на несколько километров, натолкнулись на старателей, мывших золото в устье ключа Безымянного.
Мы были на месте назначения. В шести километрах от устья ключа срубили два барака. Сделали стол, нарезали чурбаков вместо стульев, каждый по своему вкусу сделал себе койку. Поставили привезенную с собой железную печку, и наше жилье было готово к зиме. Сразу же приступили к разведке. Продовольствия хватило до начала декабря. Около месяца пришлось жить впроголодь. Когда мы съели внутренности павших лошадей и принялись за конскую шкуру, пришел, наконец, долгожданный олений транспорт с продуктами, с ним прибежал потерявшийся Дёмка. Вот и весь рассказ… — разводит руками Степан.
— Надо будет тебе, Степан Степанович, составить схематическую карту порогов, — озабоченно говорит Цареградский, — она здорово может помочь.
Большинство из нас, постелив на землю ветки, располагается на ночлег около костра. Несколько человек забирается в барак.
Завернувшись с головой в свою кавказскую походную бурку, я моментально засыпаю.
— Ну, товарищи, поднимайтесь! Завтрак давно готов! Отсыпаться что ли приехали, плоты делать надо, — будит всех утром Степан.
На следующий день к вечеру десять готовых и оснащенных двумя веслами плотов стоят на слегах вдоль берега.
— Завтра погрузимся и поплывем. Вода в реке подходящая, — удовлетворенно говорит Степан, осматривая плотики и проверяя крепления для весел.
— Вам с Егоровым поручаю самый ответственный груз — точные приборы, — вручая мне тюки, говорит Цареградский.
Утром один за другим отчаливают плоты.
Плывем медленно. На реке еще много льдин. К тому же она то и дело разделяется на протоки, в которых очень трудно ориентироваться.
Часто стаскивая с мелких перекатов свой плот, мы с трудом проплываем километров десять. Под вечер нас неожиданно заносит в узкую и быструю протоку.
Вдали, впереди нас, другой протокой плывет несколько наших плотов.
— Не в ту протоку мы с тобой, Александр, попали. Проплывем ли? — сомневаюсь я.
— Ничего, проплывем, впереди их еще окажемся, — уверенно говорит Александр, направляя плотик на середину протоки.
Впереди слышится шум и какие-то крики.
Вдруг видим, навстречу нам бегут два человека, машут руками и кричат, надрываясь:
— Куда вы плывете! Назад надо. Здесь не проплыть. Ледяной затор.