Геологическая поэма

— Сто лет простоит, — весело заметил москвич. — Внукам останется.

— Да, своего рода памятник, — кивнул Валентин. — А ведь весь сезон, начиная с момента заброски, вертолеты садились прямо около базы, там есть небольшая поляна, и для нас это был идеальный вариант. Вертолетчики не возражали… Приходит осень, конец сезона, пора вывозиться в Абчаду, домой. Заказываем вертолет. Он прилетает, делает круг над базой и, смотрим, садится где-то там, аж на Гулакочи. Ну, мы, кто верхом, кто пешком, кинулись туда. Примчались. Голое место, посредине вертолет стоит, рядом экипаж. Вперед выходит командир. Почему-то в черных перчатках. По лицу видно — мужик нервный. И первым делом: сделать настил! Потом указывает на высокое дерево примерно за полкилометра: срубить!.. Что тут поделаешь, слово командира — закон…

— Да, против лома нет приема, — сочувственно сказал Роман.

Валентин с пистолетным звуком переломил о колено сучок и кинул в огонь.

— В тот день у них стоял в плане еще один рейс для нас — надо было забросить меня и еще троих на рудную точку. Я командиру показал ее на карте, эту точку, а он мрачно так глянул на меня: «Сколько вас — четверо? Значит, так, четыре человека и тридцать килограммов груза. Все!» А летели, кроме меня, студент да двое пареньков-металлометристов, народ сухопарый, так что получалось в сумме где-то килограммов триста, а он на своем МИ-4 мог взять, ну, как минимум раза в два больше… Чувствую, неохота ему лететь, со страшной силой не хочется…

— Может, точка ваша была в гиблом месте? Сложная посадка и прочее, а?

— Нет, садиться надо было не на самой точке, а в стороне, в долине реки, там все просто. И командир этот был опытный пилот, с правом подбора площадок… Короче, не полетели мы… А настил сделали, но, как оказалось, трудились зря: остальные рейсы выполнял уже другой экипаж, он садился на старое место, на поляну около базы.

Валентин умолк, некоторое время глядел в огонь, машинально ворошил веточкой угли. Наконец заговорил как бы нехотя:

— Не знаю, как там у них положено, у вертолетчиков… Есть, конечно, правила запрещающие, есть обязывающие, но не об этом речь. Я что хочу сказать… как человек человека я его тогда, кажется, понял: он боялся летать…

— Идешь ты пляшешь! — недоверчиво уставился Роман, но тотчас спохватился — Нет, я не спорю — есть такие, которые боятся летать, лично знаю, но чтобы вертолетчик, профессионал…

— Видишь ли, это мои догадки, всего лишь. Я потом не раз вспоминал его… его нервные жесты, эти черные перчатки, хотя они-то вроде бы при чем тут, верно?.. Мне кажется, что-то с ним однажды случилось… что-то он пережил такое, после чего стал бояться… Нет, это не трусость, это болезнь. Он летал — летал, каждый раз преодолевая страх, представляешь? Для этого нужно мужество. Он был мужественный человек, но… наверно, очень тяжелый. С таким разладом в душе другим быть трудно.

Роман засмеялся.

— Старик, может, ты не ту березу рубишь? Взгляни на это проще допустим, парень элементарным образом поддавал, а? Не в полный рост, конечно, но и не слабенько. Ну, и потерял кураж, как говорят циркачи. Что, скажешь, так не бывает?

— Это летчик-то?

— А нынче кто не поддает! Где он теперь — из авиации не поперли, нет? Ты его когда видел?

— С той поры никогда, — Валентин помолчал. — Погиб он, бедняга, где-то через месяц. С тем же экипажем. В воздухе оторвалась лопасть, и вертолет развалился на куски…

— Господи помилуй! — басом произнес Гриша.

— Вот именно! — Роман укоризненно покосился на Валентина. Рассказики у тебя, старший геолог! Вчера выдавал черт-те что и сейчас… Старики, может, все же поедим, а? Или деньгами получим?

Гриша встрепенулся, зачерпнул ложкой, попробовал. Подумал и зачерпнул снова.

— Ну? Готова дочь попова?

— Пища! — уважительно сказал Гриша, жмурясь от удовольствия.

После еды, не мешкая, принялись устраиваться на ночь. Палатку решили не ставить — комары не досаждали, дождя не предвиделось. С наветренной стороны костра расстелили брезент, раскатали мешки, надули матрасы. Раздеваясь, Валентин спросил у Романа:

— Как ты? Подряд три дня в седле наверно, трудно с непривычки.

Роман пренебрежительно махнул рукой.

— Пшено это, Валя! Конь везет, а ты сидишь — все дела. — Он помолчал и спросил уже другим, серьезным телом — Так ты думаешь, он предчувствовал?

— Кто? — не понял Валентин.

— Этот твой вертолетчик. Мне показалось, у тебя что-то такое было в подтексте, а?

Валентин ответил не сразу. Аккуратно свернув одежду, он сложил ее под голову, залез в мешок и только после этого сказал:

— Не было ни в под, ни в над… Я думаю, ему надо было просто вовремя уйти. Страх притягивает беду. Не зря сказано: смелого пуля боится.

— Погоди, ты же сам назвал его смелым…

— Я говорил — мужественный, а не смелый. Это разные вещи. Смелый, он вообще не ведает сомнений.

— Ид-дешь ты пляшешь со своим психоанализом! Фрейд нашелся.

— Ладно, засыпаем!

— Давай.

Замолчали. Гриша уже сладко похрапывал. Валежины, уложенные в огонь по-таежному сомкнутыми концами на толстую поперечину, горели несильно, замедленно и устойчиво.