Геологическая поэма

— «Готов! — подумал Валентин. — Надо и мне — что-то заболтались мы». Он глянул на часы — на зеленовато светящемся циферблате было уже без малого два. В ногах лениво потрескивал костер, тусклое пламя изредка пыталось взметнуться, но тут же сникало обессиленно. Где-то рядом тоненько ныли невидимые в темноте комары. Ночь словно бы загустела, стала глуше, и звезды выглядели по-особенному яркими, крупными. «Созвездие Стрельца, — подумалось Валентину. — Вот как они живут в столицах…»

Он лежал на спине, устремив взгляд почти в зенит. Мириадами светил пылала бездна. Звезды большие, малые, мельчайшая звездная пыль, проступающая на самом пределе зрения… Непроницаемо-черные провалы… Млечный Путь, словно бледный газовый шарф… Валентин продолжал вглядываться, незаметно весь уходя в зрение, и в какой-то момент чувство пространства и реальности ускользнуло от него — он ощутил, что парит лицом вниз над этой невероятной бездной, глядит на нее с огромной высоты, и земной шар невесомо покоится у него на спине… Затем исчезло чувство тела, остались лишь глаза и мозг — глаза, бессильные охватить, и мозг, бессильный постигнуть…

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы прийти в себя. Это ночное колдовство небосвода он испытывал на себе и раньше, однако сегодня оно вызвало неожиданную мысль. Ему вдруг подумалось, что астрономы — это своего рода палеонтологи звездного мира: те крохотные лучи, те кванты света, которые они с великим трудом ловят в объективы телескопов, начинали свое путешествие к Земле в эпоху мамонтов, динозавров или вообще на заре времен, когда в водах девственного океана впервые зашевелилось что-то живое.

Костер угасал, обмахивая замирающими сполохами ближние кусты. Луна, клонясь к земле, уже заметно переместилась к западу. Все так же рокочуще шумела неутомимая Кавокта.

«К черту все, спать, спать!» — приказал себе Валентин и закрыл глаза.

Он уже начал засыпать, когда неожиданно громко и совсем, казалось, рядом брякнуло ботало, послышались прыжки, тяжелые, затрудненные, с долгими паузами. «Лошади, — сквозь сон подумал Валентин; мысли путались. — Под луной… На заре времен… Лунными ночами третичного периода… Наверно, чудесные были тогда ночи. Невероятные… И это уже не вернется. И с Томиком мы бродили лунными ночами, но только зимой… лунными ночами четвертичного периода…

Не бродить уж нам ночами.

Хоть душа любви полнаИ по-прежнему лучамиСеребрит простор луна…»

11

Роман шел трудно, поскольку для него это был, по существу, первый настоящий маршрут в нынешнем году. Валентин понимал и не торопил его. Однако, поднимаясь на водораздел, он как-то, сам того не желая, постоянно оказывался далеко впереди. Сначала он останавливался, ждал, а потом решил, что Роману будет легче без такого молчаливого понукания, и перешел на свой обычный темп.

Это был их второй совместный маршрут. Для вчерашнего, ознакомительного, Валентин избрал предельно облегченный вариант. Они играючи обошли долины нескольких ключей, изобиловавшие коренными обнажениями, подолгу останавливались возле каждого из них, и Валентин вводил гостя в курс дела. Роман слушал, пошучивал, по обыкновению, задавал толковые вопросы, что же до собственных соображений, то высказывать их, естественно, не торопился. На том благополучно и закончился первый день.

Сегодня было потяжелее: длинный подход к начальной точке маршрута, после чего — подъем на высокий водораздел. Роман поскучнел еще внизу, на подходе. Сначала он мало-помалу замедлил шаги, потом явственно начал «тянуть» ноги, а затем принялся время от времени переобуваться. Это было верным признаком того, что парень вот-вот натрет или уже натер ноги. Однако он шел — шел хоть и медленно, но упорно, не скулил, не жаловался, только сделался молчалив и угрюм. Выражать сочувствие Валентин не стал. Вместо этого почаще задерживался возле подходящих обнажений и на наглядных примерах излагал тонкости геологического строения района. При этом он читал на лице спутника большое желание послать его подальше вместе со всеми на свете покровными структурами, поверхностями сместителя, амплитудами перемещения и прочей нудьгой. И Валентин не осуждал его: стертая нога в маршруте — это все равно что больной зуб. В обоих случаях человеку не мил белый свет. Однако Роман никуда его не посылал, а терпеливо выслушивал все и молча, с мрачной настойчивостью, которую Валентин не мог не оценить, ковылял следом.