Геологическая поэма

— Отлично! Если оно есть — надо открыть его добрым старым методом, усекаешь? И если б ты предложил Стрельцу именно это, то имел бы его поддержку до полного «не хочу». А так — весь твой восторг ему до поясницы.

— Но я ж ему факты…

— При чем тут старые калоши! — обозлился Роман. — Факты — они факты только тогда, когда их воспринимают. Тут гибкость ума нужна! А какая гибкость у маститого? Он давно зациклился! Он почти в бронзе отлит. Или в гипсе. Или просто не все слышит.

Валентин подавленно молчал, не зная, что сказать. Чисто машинально начал подогревать совершенно остывшие колбаски. Роман, сердито сопя, ходил перед ним туда и обратно, точно разгневанный учитель перед тупицей учеником. Остановился, повел носом и вмиг подобрел.

— Шелуха все это, займемся более важным! — заявил он и протянул руку за колбаской.

Валентин тут же дал ему еще краюху хлеба, фляжку с чаем и сахар.

— М-м! — Роман жевал медленно, с чувством. — Вкуснятина, пальчики оближешь… и не только на руках!

Валентин засмеялся — первый раз за весь их этот разговор.

С сожалением доели колбасу. Стали пить горьковатый крепкий чай, откусывать хлеб, с хрустом грызть сахар. Молчали, будто недовольные друг другом.

Чуть дымил прогоревший костерок. Приятен, ласкающ был тепло-прохладный ветер. Необъятный поток горячего лучистого сияния лился не только с солнца, но и со всего головокружительно синего неба. И — ни звука кругом, ни малейшего шороха: горы и долы, леса и реки, застыв в оцепенении, самозабвенно, трепетно вбирали в себя этот горячий лучистый свет.

— Хорошо! — выдохнул Роман, снова валясь на чахлую травку. — Памирские таджики называют это «ороми»— вот такое состояние природы, когда кругом все тихо и глухо, как в танке. И вообще… — Он зевнул и, сосредоточенно разглядывая что-то в недоступной вышине, пробурчал мятым голосом — Аксиома: наука должна быть скучной. А ты лезешь с какими-то танцами-шманцами. Одна моя знакомая говорит, что из всех людей самые жуткие консерваторы — это ученые… доктора наук и выше. Хуже монахов. Сделает морду ящиком — и попробуй ты ему доказать что-нибудь. — Роман добродушно хохотнул. — Мне доказать можно, я еще кандидат. Но уж зато потом — наливай!

— Чего? Чаю? — Валентин на всякий случай встряхнул фляжки. — Нету, старичок, уже все выпили.

Роман усмехнулся:

— Да нет, это я так, сугубо неконкретно…

Он опять зевнул и закрыл глаза. Похоже было, что расположен вздремнуть.

— Рома, — позвал Валентин после некоторого раздумья.

— Ну?

— Вот ты говоришь, нельзя доказать, а если оно вот… очевидное.

Роман лениво обронил:

— Тебе очевидное, а ему — нет.

— Ну вот я и пробую доказать! — горячо и с досадой сказал Валентин.

— Идешь ты пляшешь! — Роман скосил на него насмешливый глаз. — Чтобы поставить клизму, надо иметь — что?.. А если ее нет?

— Слушай, я же с тобой по-серьезному! — обиделся Валентин.

— Что по-серьезному, что? Чего ты от меня хочешь? Я тебе кто — овцебык? — Роман запенился язвительным весельем. — Ты скажи еще, что наука, мол, должна обладать надличным характером! Слышал, миллион раз слышал! И между прочим, не в такой обстановке! Точные науки — да! Математика. Пифагоровы штаны — они и в Африке штаны. И бином Ньютона. А мы — геология! Догоняешь? Субординация мышления у нас абсолютно непромокаемая! Почему? Потому что из всех неточных наук мы — самая неточная. Им-то хорошо: у них там какой-нибудь двадцатилетний пижон — какой-нибудь там Эварист Галуа^[33] — решит какое-то небывалое алгебраическое уравнение, так его десятью академиями хрен свернешь. Да и не будут его сверн… сверг… Короче, будет ему большой аплодисмант! И в воздух чепчики бросали! В полный рост. А у нас? Вот ты — гений. Ну, чего радуешься, будто медом по брюху помазали? Спокойно, сынишка, это я условно. Ты написал статью: «Земной шар устроен следующим образом…»— и изложил все как в аптеке. Абсолютно непромокаемо! Несешь статью, а там — заслуженный доктор неточных наук, морда ящиком и лоб аж до затылка: «Вы кто такой? Ах, инженер-геолог! Вот тебе молоток, инженер-геолог, и топай к себе в тайгу. Тут тебе делать нечего». Другое дело, если статья подписана: академик Мирсанов. Ну, тогда — конечно. Конечно! А у академика что, не такая тыква? Может, твоя в десять раз лучше, но… — Он взглянул на Валентина, весело сморщил нос, подмигнул с подкупающей сердечностью. — Мне Стрелец рассказывал — он где-то еще до войны присутствовал на одном диспуте насчет геологического строения Азии. Там выступали Обручев и Михал Михалыч Тетяев. И вот эти два кита сцепились между собой, в полный рост. Один кричит: «Я не позволю Тетяеву превратить Азию в слоеный пирог!» Второй в ответ: «А я не позволю Обручеву превратить Азию в рубленую котлету!» Теперь такого «не позволю», да еще в отношении целых континентов, уже нет — не те времена, не тот стиль. Зато сохранилось другое…

— Пенеплен, — вполголоса сказал Валентин.

— Что? — не понял Роман.

— Да вот… — Валентин чуть поколебался, затем, смущенно посмеиваясь, рассказал Роману о возникшем у него странном ощущении «обитаемости» этого места.