Геометрия и "Марсельеза"

Все происходило в глубокой тайне. Никто не смог взять с собой даже личные вещи. Об одном лишь позаботился предусмотрительный генерал: наиболее ценные из находок, сделанных учеными на египетской земле и наиболее важные результаты их трудов были непременно взяты. Поэтому завесу глубочайшей тайны пришлось немного приоткрыть. Кроме самого Бонапарта, о предстоящем отплытии знали еще трое. Гаспар Монж был в их числе. Он тяжело страдал от того, что не чувствовал за собой никакого морального права оставлять своих друзей по институту, но в то же самое время не имел права ослушаться Бонапарта и не поехать. Совесть мучала Монжа еще и потому, что вся эта затея с Египтом, так или иначе связанная с его именем, оказалась химерической, а также и потому, что обязанность молчать о своем отъезде делала его соучастником в обмане стольких несчастных французов, остающихся на этой несчастной арабской земле… Но что делать, что делать!.. Вести из Европы были ужасные. Суворов разбил французскую армию и отобрал Италию. Директория, погрязшая в воровстве и разврате, потеряла всякий авторитет. Все плоды итальянской кампании утрачены. Австрийцы — у ворот Франции. Бедная французская республика… Она явно катится к гибели. Товарищи Монжа по институту, озабоченные его необычайной задумчивостью и странным доведением, тщетно пытались выведать причину: Монж упорно уклонялся от ответа. Он кашлял, вздыхал, мычал и, казалось, даже стонал, как будто его пытали.

Ничего не объясняя, геометр отдал друзьям свои книги и все, что было из продовольствия. Доброта выдала ученого. Не сказав ни единого слова, он открыл тайну. Члены института поняли, что руководитель их покидает. Когда перед подъездом показалась карета главнокомандующего, приехавшего за Монжем, не оставалось уже никакого сомнения, что случилось что-то непоправимое. Еще более озабоченные своей судьбой, молодые исследователи Египта с тоской смотрели вслед удаляющемуся экипажу…

Немало воды унесет Нил в Средиземное море, немало крови еще прольется в боях с англо-турецкой армией, пока не будет подписан мир, по которому «представители французской администрации, члены Комиссии наук и искусств увезут с собой все необходимые им бумаги и книги, включая и те, которые они купили в Египте», и выроют из земли фараонов свинцовый гроб с прахом своего любимого генерала Клебера. Кто бы знал, что этот бесстрашный воин и великий жизнелюбец падет от ножа религиозного фанатика Сулаймана из Алеппо. Прах сирийца Сулаймана никто выкапывать не будет, ибо по решению французского суда и «согласно с обычаями страны» за это злодеяние французы ему сначала сожгут правую руку на костре, затем посадят его на кол, а потом выбросят тело в поле на съедение хищным птицам. Все это будет исполнено в строгом соответствии с решением суда, и молодой сириец выдержит все пытки в гордом молчании.

Пройдет еще немало времени, будет еще не одно восстание и в Каире, и в других городах и селениях, прежде чем арабский историк запишет в своей летописи о французах: «Их владычество прекратилось, и они эвакуировали крепости и город ночью в пятницу 21 сафара. Слава Аллаху, господство которого не имеет конца и власть которого неизменна».

Тяжело было на душе у людей, оставшихся в Египте, но не легче и у тех, кто пытался покинуть его. Северо-западные ветры дули три недели подряд. День за днем лавировали корабли, выписывая длинные зигзаги. Африканский берег то скрывался за горизонтом, то приближался, вновь. Казалось, не будет конца этой упорной борьбе со стихией, гнавшей беглецов обратно, к той земле, на которой они оставили своих товарищей без флота, без надежды на подкрепление.

Свита генерала Бонапарта, уже не главнокомандующего восточной армией, но еще члена Французского института, заметно поредела. Не было адмирала Брюэса, не было веселого собеседника, знающего толк и в шутке, и в вине, славного Кафарелли. Его уважали и арабы — этого генерала Абу-Хашаба, «деревянная нога… Математик Фурье остался в Каире в малоприятной роли комиссара Дивана.

Флагманский корабль «Мюирон» был намного меньше, чем «Восток». Не было на нем ни научных бесед в послеобеденное время, ни занимательных диспутов, ни остроумных шуток. Бонапарт был сосредоточен и молчалив. Знаменитые походы Александра Македонского и вероятность мировой катастрофы от огня или воды его уже не интересовали. Он думал о том, как избежать катастрофы собственной.

Еще не известно, какими словами встретит Директория генерала, бросившего войска. Ведь приказа не было… Этими мыслями молодой гений не делился ни с кем, хотя окружали его самые преданные и нужные люди — военачальники Бертье, Мюрат, Ланн, Мармон, Бурьенн, ученые Монж и Бертолле.