Гербовый столб

«Да-а, вздыхает Андрей Трофимович, распустили мы людей. Строгости больше требуется. Пьянство — государственная проблема. Но вот, говорит, что мне не понятно: пожилой и алкаш этот самый Понад-допулла, а молоденькая бабенка так в него вцепилась. Как объяснить? А так, говорю, видеть его надо, этого самого Панадпопуллу. Что же в нем выдающегося? — интересуется Андрей Трофимович. А ничего, говорю, только нос. Нос, как хобот. А-а-а, понимающе произносит Андрей Трофимович, тогда все ясно. И строго добавляет: но все равно двоеженство надо пресекать. Ты, Леонид, собери информацию, поточнее. Какую? — спрашиваю. А мы уже, значит, подъехали, остановились. Всякую, говорит. Порасспрашивай эту самую старуху, как ее там? Тетю Шуру, подсказываю, а сам думаю, врезала бы она тебе за «старуху», не посмотрела бы, что ты и начальник. А он сурово продолжает: мы должны законную сторону взять. Понятно? Как не понять? И поехал я, значит, к своей несчастной родственнице, которую покусала эта самая папандопульская сучка».

Гха-а-а, гха-а-а...

«Да, мабуть, собака бы была, гавчарка, жалуется мне тетка Шура, а то так, тьфу! Но ты побачь, Ленечка, яки злючая до меня. Облаялась уся, тьфу! С утра гав да гав, гав да гав. Ну, тут я ее каталкой отгрохала. Так она меня как цапанет за руку, до крови. Караул! — кричу. Но тут ирод мой длинноносый прибежал. И ты знаешь, не на ее, а на меня кинулся. Прямо-таки убить хотел. Будто не я ему ридна жинка, а эта сучка проклятущая. И ишо кричит: усе! прерываю с тобой отношения! и вопче уйду! Иди, иди, говорю, куда денешься? А мине-таки обидно, я уся в крови, а он за эту проклятущую сучку заступается. Ну я, конечно, к Маруське вашей, к секретарше, мол, пусти к начальнику новому, я ему про форменное убийство расскажу. А его не было. Пришлось ей усе изложить. А как же? Шо я, на своего ирода управы не найду? Исшо как найду! Совсем от рук отбился. А я же женщина! И не старая. У меня усякие потребности к нему. А он, представляешь, к этой проклятущей в сарай переселился. Не вытащишь оттуда, тьфу! И просит, значит: ты уж, Ленечка, помоги по-родственному с этим самым... ну сам знаешь, с товарищеским судом. Я спрашиваю: за что же его судить? А она возмущается: как это за что? ты шо это, в самом деле не понимаешь? Нет, говорю. Так он же прынцип жизни нарушил! Какой, спрашиваю, прынцип жизни? Ну тетка Шура было засмущалась, а потом все начистоту выложила. Подробности мы, так сказать, опускаем, хотя про о-очень интересные сведения узнали. Так вот, интересуюсь дальше, чего ж ты, тетка Шура, требовать-то будешь на суде? Как чего?! — удивляется она. Да шо б постановили прогнать эту сучку со двора!»

Гхы-ы-ы...

«В общем, дорогие громодяне, придется опять назначить товарищеский суд. Сам Андрей Трофимович настаивает. И, значит, опять судить этого самого слесаря Папан-до-пуллу. Но теперь не за пьянку, а за аморальное разложение в семье и за нанесение непоправимых душевных травм ридной жинке тетке Шуре. Все на ее защиту! При вашем единодушном согласии призываю со всей решимостью гнать натуральную суку из дворянской породы спаниелей со двора тетки Шуры и вообще из нашего города. Пресечем безобразие! Защитим оскорбленную честь! К позорному столбу развратника Папан-до-пуллу!»

Гхы-ы-ы, гхы-ы-ы... ы-ы-ы-ы-ы...

— Ты понял, Толя? Опять этот Ленька Жмот угрожает товарищеским судом, — с горечью говорит Володя Грек. — Обещает лишить меня Весты. Женщина — сто чертей! — нажаловалась. Ты понял, Толя?

«Гав, гав», — беспокойно отзывается Веста, как бы подтверждая справедливость слов хозяина.

— Не переживай, ничего не будет, — утешает Вдовин.

— Он мне мстит, Толя. Я отказался ему ТЭО делать. Понял? Сам полез под машину. Я ему — сто чертей! — ничего больше не сделаю. Я не боюсь. Пусть вызывают к начгару. Все равно не сделаю! Ты понял, Толя?

В этот момент леска резко натянулась, и Вдовин рывками стал вытягивать ее из глубины. На крючке, как булыжник, повис большой краб. Опомнившись, он в судорожном испуге стал работать всеми конечностями, как многорукий индийский Шива.

— Красавец, сто чертей! — восторженно воскликнул Володя Грек, сразу забывший о своих бедах. — За такого полтора рубля дадут! Ты понял, Толя?! Я мигом на базар слетаю. Хочешь?

Вдовин посмотрел на него с сожалением:

— Что, голова болит?

— Да, Толя, — потупился тот.

— Конечно, бери, — сказал Вдовин.

Володя Грек поднял на него преданные, благодарные глаза.

— Ты человек, Толя. Ты понимаешь. Ты не жадный, — порывисто, с искренней признательностью говорил он. А Веста, благодарная за хозяина, усиленно виляла хвостом и все ловила руку Вдовина, чтобы лизнуть. — Ты настоящий человек, Толя. Тебя все уважают. Ты справедливый. Спасибо тебе, Толя. Я тебя люблю.

Он даже смахнул слезу.

— Перестань, Володя. Зачем ты так? — насупился Вдовин.

— Мне только рубль нужен, Толя. А полтинник я тебе верну.

— Не надо. Лучше побрейся.

— Хорошо, Толя. Я все сделаю, как ты хочешь.

Ну вот: признание в любви. А что он сделал? Ничего. Зачем ему краб? Зачем рыба? Надо было отдать Весте. Нет, при всех неудобно. Вернутся, он и отдаст...