Гербовый столб

Но я все же навязчиво подчеркну национальную проблему: на европейской территории страны после революции из трех славянских ветвей образовались две национальные республики — Украина и Белоруссия, а Великороссия — при Сталине ли? — была лишена имени и административно раскромсана (по-другому не скажешь) на непонятные куски. Называю: Центрально-промышленный район, Центрально-Черноземная область, Азово-Черноморский край, зиновьевская Северная Коммуна (Северо-Запад) и т. д, пока уже при Брежневе не дошли до абсолютно дикого наименования по зонам — Нечерноземная зона и Центрально-Черноземная зона. Вдумайтесь!.. Особенно над этим понятием — НЕ‑черноземье... Выстроим: такой ряд: НЕ‑пирог, НЕ‑кровать, НЕ‑корова, НЕ‑люди... Продолжайте! Очень любопытно получается... Так называемое Нечерноземье оказалось в исторических границах Московской Руси... Насмешка? Издевательство? Глумление? Правда ведь, хочется получить ответ: как же так случилось, что ядро государства, ядро России вдруг обозначилось по составу почвы?

Тема эта обширна, копать надо глубоко... А ваш упрек закономерен: чтобы рассуждать о Великороссии, оболганной и отмененной, не обязательно ехать в Калугу. Положение дел во всех областях европейской России является схожим. Но мне из моего Теплого Стана, что на «старой Калужской дороге», сам Бог велел напрямик рулить в Калугу. И вы, безусловно, правы: пора и картины изображать, и портреты набрасывать.

2. О самом Первом

Калужское наместничество существовало со времен Петра I, а губерния — с 1777 года, с указа Екатерины II. По сути своей — не идейной, конечно, а административно-управленческой — все это продолжается и поныне.

В памяти потомков сохранились имена двух губернаторов — Смирнова и Арцимовича: первого, пожалуй, по той причине, что он был женат на Александре Осиповне Россет, желанной собеседнице Жуковского, Пушкина, Вяземского, Гоголя; а короткое правление второго пришлось на год Крестьянской реформы, и он в одной из наиболее крепостнических губерний России (этими «наиболее» были три — Калужская, Смоленская, Тульская) занимал радикальную позицию, а кроме того, опекал возвращавшихся из Сибири декабристов.

Однако, наверное, наиболее знаменитым из местных властителей останется Андрей Андреевич Кандрёнков, уроженец села Русский Щебдас в Мордовии, который двадцать шесть лет находился на вершине калужской пирамиды, работая сначала председателем облисполкома и одновременно вторым секретарем обкома КПСС, а с 1961 по 1983 год — самым

Первым. Калуга и область решительно при нем изменились.

«Тихая, милая сердцу Калуга...» — так произносят многие. Сердечность в отношении к этому городу была распространена и в прошлом веке, сохраняется и поныне. Об этом упоминают все путеводители почти двести лет. Что ж, это понятно: Калуга красиво возвышается, как бы парит, над задумчивой и неспешной еще Окой, — задумчивой, словно невеста. А исторический центр Калуги — скромное чудо русского классицизма, и те, кто не видал калужский ансамбль присутственных мест, обязательно наведайтесь сюда, особенно если вы москвичи, чтобы воочию убедиться, какой поэтичной была Первопрестольная, пока ее не принялись уничтожать Сталин с Кагановичем. Хороши и уцелевшие соборы и церкви, купеческие дома (творили здесь замечательные архитекторы — Никитин, Ясныгин, Соколов); они как бы едины с окским окоемом, с природой; хороши и деревянные улочки с булыжной мостовой, круто падающие к Яченке или Оке.

Но это уже малая часть нынешнего облика Калуги. При Кандренкове город быстро оброс безликими блоками-панелями: А ведь еще в 60‑е годы широко обсуждался вопрос о том, чтобы сохранить Калугу как заповедную зону русского архитектурного классицизма. Как — «тихую, милую сердцу...» Нет, Андрей Андреевич Кандренков этого не хотел.

После разоблачения культа Сталина мы почему-то вполголоса говорим о роли личности в истории, особенно той личности, которая сосредоточивает полноту власти. А личности эти не обязательно бывают государственного масштаба; есть и областного и даже районного. В Калуге такой личностью был Кандренков. Я никогда не встречал этого человека и могу представить его лишь по той памяти, которая о нем сохранилась, да по делам его.

Говорят, внешностью и характером он напоминал Никиту Сергеевича Хрущева. Наверное, потому, что был его выдвиженцем: в войну, в трудную годину Сталинграда, он служил при нем адъютантом. Но все-таки как деятель развернулся в иную эпоху, при Брежневе. Те, кто с ним общался, вспоминают о нем без сердитости: мол, не самый худший Первый. Даже с благорасположенностью, мол, ни в какое сравнение не идет ни с тульским Юнаком, ни с рязанским Приезжевым.

Известно, что И. Х. Юнак, личностно приближенный к Брежневу, отличался самодурством и жестокой мстительностью (вспомним хотя бы нашумевшее «дело братьев Стародубцевых»). Он, между прочим, еще прославился и тем, что опубликовал будто бы 14 книг — конечно, под своим именем... не написав ни одной! Впрочем, как и сам Леонид Ильич...