Герман Геринг — маршал рейха

Вообще Геринг питал удивительно двойственные чувства к евреям. Он был человеком, который мог бы сказать: «Среди моих друзей есть евреи», потому что фактически так оно и было. Его крестный отец, риттер фон Эпенштейн, его ближайший помощник, Эрхард Мильх, несколько подруг-актрис Эммы входили в круг близких ему людей. Ему нравились еврейские композиторы; Вместе с тем он также считал, что евреи своими спекуляциями и происками способствовали поражению Германии в первой мировой войне, и был уверен, что они жирели и наживались на страданиях Германии в ужасные послевоенные годы.

Дома, в спальне, он соглашался с Эммой, что евреи — такой же народ, как любой другой («но немного умнее», — добавлял он, ухмыляясь), и что среди них есть и хорошие, и плохие люди, как в любой другой национальности. Что же касается его самого, то он давно для себя установил, что если ему кто-то симпатичен, то лучше всего считать, что он или она — не евреи, невзирая на национальность.

— Я сам определю, кто является евреем, а кто нет! — заявил он как-то своему подчиненному в ответ на его замечание о каких-то посетителях его дома.

Если бы Геринг мог выбирать, то компании какого-нибудь неистового гонителя евреев, типа Юлиуса Штрайхера, он предпочел бы общество любого еврея. Он чувствовал себя не в своей тарелке и искал повод, чтобы уйти, когда слышал, как прирожденные антисемиты типа Геббельса и Гиммлера спокойно обсуждали проблему ликвидации евреев. Злобные, режущие ему слух антиеврейские разглагольствования Гитлера повергали его в уныние на долгие часы после окончания разговора с ним, и он рисковал вызвать гнев фюрера, помогая Эмме время от времени вырывать евреев из когтей гиммлеровского гестапо.

Но он не обладал мужеством для того, чтобы высказать Гитлеру свою позицию по этому вопросу (или по иному вопросу такого же типа) и попытаться отстоять ее. Партийной политикой был антисемитизм, поэтому он ему следовал. А впоследствии Геринг сказал:

— У меня не было никакого желания уничтожать евреев. Я просто хотел, чтобы они покинули Германию. Но что я мог поделать, если этот процесс начался? Ведь эти монстры сцапали даже одну из самых близких подруг Эммы, и мне пришлось приложить очень большие усилия и сильно рисковать, чтобы спасти ее.

Это было правдой, хотя она не делала его менее виновным, чем остальные.

23 марта 1938 года, вскоре после оккупации Австрии, Геринг произнес в Вене речь, в которой сказал:

— Я должен обратиться к венцам с очень серьезными словами. Сегодня их столица не может с полным правом величаться германским городом. Как можно назвать германским город, в котором живут триста тысяч евреев? Вена выполняет важную германскую миссию в области культуры и экономики. Ни там, ни там евреев использовать мы не можем.

Его речь была напечатана на следующий день под броскими заголовками на первых полосах газет, при этом, как было сообщено в депеше из американского посольства в Вене государственному департаменту, одно произнесенное Герингом предложение было предусмотрительно выброшено нацистскими цензорами.

— Еврей должен сразу и ясно понять одно, — объявил он, — ему лучше убраться.

На следующий день в посольство Соединенных Штатов поступили три тысячи прошений о визах. По настоянию Геринга и к сильному раздражению местного гестапо, границы были оставлены открытыми для всех евреев, которые хотели покинуть Австрию, до ноября 1938 года. Они бросали свои пожитки, свои дома, картины и драгоценности, и скоро большинство нацистских вожаков уже хвастались выгодными сделками, заключенными с уезжающими и распродающими по дешевке свое имущество евреями. Геринг довольствовался только произведениями искусства, которые для него отыскивали его эксперты, проявляя мало интереса к этой разыгравшейся лихорадочной скупке. Он знал, что впереди его ждет замок.

А в ноябре в Париже произошло событие, после которого перед евреями, стремящимися покинуть Австрию, опустился железный занавес.

«Ох уж эти евреи!»

Герман Геринг никогда особо тесно не общался с «партайгеноссе» своего ранга. За исключением самого Гитлера, восхищение которым у него граничило с преклонением, он считал их слишком грубыми либо чересчур тупыми, алчными и неразборчивыми в средствах людьми, не обладающими вкусом к приятным сторонам жизни. Когда была жива Карин, они поддерживали приятельские отношения с Геббельсами, главным образом из-за того, что ему очень нравилась Магда Геббельс, а между Карин и флиртующим Йозефом установилось своего рода шутливое взаимопонимание. Но со смертью Карин их отношения прервались, и они стали встречаться только в связи с партийными делами. Геринг ясно давал понять, что он не одобряет того, что Геббельс постоянным волокитством унижает свою многострадальную жену, а министр пропаганды мстил тем, что распространял каждую услышанную им о Геринге злобную сплетню. Они не стали открытыми врагами, но, безусловно, больше не были друзьями.