Герои

Аджан Тонг входит без объявления и даже не смотрит в нашу сторону. Он медленно поднимает свое тяжелое тело вверх по короткой лестнице на помост. Его бритая голова усеяна старческими пятнами, на носу криво сидят очки. Трижды упав ниц перед позолоченным образом Будды на алтаре, настоятель садится, скрестив ноги, и начинает читать нараспев низким, ровным голосом. Тем временем инфракрасная камера снимает.

Его молитвы заканчиваются, старый монах, все еще скрестив ноги, поворачивается, чтобы сесть лицом к нам. Кэтрин переводит вопросы Любчанского и Темпла о его духовной жизни. Краткие и твердые ответы Аджана Тонга словно хотят убедить нас в том, что каждая секунда, потраченная на мирские дела, такие как съемка фильма, – потерянное время.

– Все, что вам надо знать о буддизме, находится прямо здесь, в границах этого тела и этого ума, – говорит он в какой-то момент. – Нет нужды куда-то идти или что-то читать. Изучайте то, с чем родились. То, что вы ищете, – здесь, и нигде больше.

А потом аудиенция заканчивается, и наши автофургоны преодолевают горный серпантин по пути к последнему месту, Ват Тхам Тхонгу. Мы приезжаем как раз вовремя и видим, как живущие здесь монахи выстраиваются в длинный аккуратный ряд у подножия известнякового утеса. Они качают в руках черные чаши для пожертвований, чтобы получить пожертвованную еду от мирян в этот благодатный день полнолуния.

Пока одна камера снимает этот ритуал, я веду Любчанского прогуляться вдоль ручья за лесным монастырем, чтобы показать ему ряд известняковых пещер в утесах. В большинстве пещер находятся маленькие алтари с Буддой, куда миряне приносят дары: свечи, благовония и цветы.

Мы надеялись найти в пещерах медитирующих монахов, но они пусты. К счастью, настоятель Аджан Суджин Вимало, сморщенный маленький человек с большими глазами, позвал несколько живущих здесь монахов. Они сопровождают нас к уединенной пещере, расположенной высоко в известняковом утесе, куда можно подняться по крутым цементным ступеням.

Сев полукругом на полу пещеры, монахи произносят нараспев несколько молитв, а потом начинают сидячую медитацию.

Камеры постоянно меняют угол съемки в пещере, но ряд бритых молчаливых голов мало чем отличается от групповых планов в тиковом лесу днем раньше. На самом деле практически все наши эпизоды постановочные, они очень наглядны и самобытны, но я не уверен, что режиссеру нужно именно это. Я вспоминаю его слова: «И это должно быть реальным».

Мне становится скучно в пещере, я знаю, что группа будет снимать еще полчаса или дольше, так что отправляюсь прогуляться. Я не иду назад к главным зданиям монастыря, а следую по усыпанной листьями тропе, идущей параллельно реке Маэ Джаем. Река вьется через муссонный лес, вдоль голых утесов и течет к глубокому узкому ущелью Об Луанг.

Тропа быстро становится крутой и каменистой. Я мог бы повернуть обратно, но чувствую, как что-то тянет меня вперед, какая-то сила ускоряет мой шаг. Тропа сужается, потом совсем исчезает у косогора, где я пытаюсь остановиться, но, поскользнувшись на мокром от тропического дождя толстом слое листвы, падаю на задницу. Монотонный шум реки усиливается – я соскальзываю почти до самой кромки воды.

Я пытаюсь встать на ноги, отряхиваю одежду от грязи и лесного мусора и вдруг вижу перед собой великолепную картину: кристально чистую воду с гладкими валунами. Один большой камень разделяет реку надвое, создавая со своей подветренной стороны тихий водоворот. Я замечаю в центре водоворота воронку, а над ней охряную вспышку.

Толстая попона обернута поверх рясы, в исчезающих лучах солнца блестит голова. Темный оттенок одеяний монаха говорит о том, что он красил их собственноручно, возможно, используя сердцевину древесины хлебного дерева. Его кожа, красновато-коричневая от солнца и ветра, означает, что он – монах-тудонг, практикующий строгий аскетизм, и в том числе дал обет не жить под крышей.

Учитывая шум, с которым я катился вниз по склону, я ожидал, что монах встанет из позы лотоса, в которой сидел на валуне, и исчезнет в лесу. Но он даже не шевелится.

Я несусь обратно к пещере по ровной, протоптанной в сезон засухи тропе, идущей прямо у воды, и рассказываю режиссеру о монахе, сидящем посреди реки. Через десять минут уже установлены камера и звук, и в течение следующего часа, до тех пор, пока солнце не садится за верхушки деревьев, команда снимает одинокого лесного монаха со всех возможных углов.

Все время съемки монах так и не меняет своей позы, не открывает глаз, не подает ни малейших признаков того, что знает, что мы здесь.

– Вот это был настоящий кадр, – говорит мне за ужином сын режиссера Микаэль. В тот же вечер мы вернулись в Чом Тхонг.

Опасный рассвет в Балибо

Роберт Коннолли