Герой должен быть один

Узкое тельце скользнуло мимо и неожиданно споткнулось на бегу, упало на каменные ступени, корчась попавшей в тенета лаской, – не ногу ли себе отгрызть хотела Галинтиада, дочь Пройта?!

– Стоять! – словно за уши оттащили Ификла от старухи с жертвенным ножом, торчащим из ее бедра. – Стоять, сын! Мне она нужна живой!..

– Да, папа, – машинально ответил Ификл и обернулся, бледнея от запоздалого понимания.

У алтаря стоял Амфитрион Персеид. И было не важно, что у него лицо Иолая, что ростом он чуть ли не по пояс Ификлу, что рука его с огрызком веревки на запястье была худой и тонкой – эта рука только что безошибочно метнула нож вслед убегающей старухе, этим голосом в свое время кричал Амфитрион на нерадивых близнецов, и именно этот взгляд мучил Ификла по ночам, когда ему снился кипящий Кефис, оборванная переправа и четвертая стрела, которой ему не хватило.

Ификл смотрел на сына – и видел отца.

…Еще живы Минос Критский, Триптолем из Элевсина, благочестивый праведник Эак с острова Эгина; жив мудрый Радамант-законник, который как раз сейчас, будучи изгнан с родины, переезжает в Беотию, где вскоре и станет вторым мужем Алкмены; жив и Автолик Гермесид, чей внук (как и Иолай, внук Амфитриона) будет невероятно похож на деда – великий борец, хитрец и убийца, клятвопреступник и преданный друг по имени Одиссей, что значит «Тот, кто злит богов»…

Живы все те, кому Владыка Аид после смерти сохранит память, сделав своими судьями, советниками, лазутчиками и доверенными лицами, нарушив свой собственный закон.

Но первым был все-таки Амфитрион-Иолай, которого еще не скоро назовут Протесилаем – «Иолаем Первым».

– Ты умеешь молчать, – тоном, не терпящим возражений, бросил Амфитрион. – Я знаю, что умеешь.

– Да, папа, – повторил Ификл, тщетно пытаясь сморгнуть едкие капли дождя, застилающие ему глаза. – Я умею молчать. Я только… я не знал, что ты вернешься.

И при этих словах старая Галинтиада запрокинула лицо к небу, словно жертва на алтаре, и обреченно завыла.

8

Они бежали в ночи, забирая вправо, к северо-востоку, круто огибая мощные стены Кадмеи, почти невидимые в мокрой темноте, чутьем определяя место, куда следует опустить ногу; они бежали в ночи.

Ификлу не раз доводилось в потемках носиться по размокшему Киферону, имея на плече добычу куда более тяжелую, чем бесчувственное тело Галинтиады, – и он прекрасно понимал, что никакой шестилетний мальчишка не мог бы сделать того, что делал сейчас его… его отец, смиряя протестующие мышцы, подчиняя дыхание беспощадному ритму, укрощая детское сердце и заставляя его биться ровно и неутомимо, как опытный возничий подчиняет себе молодого необъезженного коня.

А в памяти все всплывало: алтарь, исковерканные тела служителей, рвущийся в небо звериный вой; он, Ификл, шарит глазами вокруг в поисках веревки, сам еще точно не зная зачем – то ли связать Одержимую, то ли перетянуть ей ногу после того, как выдернет из бедра жертвенный нож, – и подошедший к старухе Иолай коротко и точно бьет Галинтиаду камнем под ухо, обрывая вой.

– Так надежнее, – произнес тогда детский голос. – Нож не трогай. Просто бери и неси… не сдохнет, сволочь, живучая!

Ификл хотел еще спросить отца: что стало с настоящим Иолаем?

Не спросил.

И не спросит до конца дней своих.

Так и умрет в сознательном неведении; умрет больше сыном, чем отцом.

…Полночь догнала их у знакомого обоим Дромоса.

Ничему не удивляясь, Ификл проскочил следом за отцом, а полночь затопталась в испуге и остановилась, выжидая.

Дом, где обычно назначал встречи Пустышка, резко выделялся на фоне странно-серого неба. Но на пороге никто не ждал, и Ификлу даже не надо было заходить внутрь, чтобы выяснить – дом пуст.

– Да что ж он, загулял, что ли?! – Не договорив, Амфитрион махнул рукой и зло выругался по-лаконски, да так, что Ификл не понял и трети сказанного.

Главным, кажется, было то, что Гермий должен отчего-то подавиться рыбой.

В мутном сумеречном свете Ификл увидел, что мальчишеская ладонь вся в крови – видимо, лже-Иолай порезался, когда метал неудобный нож. Амфитрион перехватил взгляд сына, несколько раз сжал и разжал кулак, отчего кровь пошла сильнее, и задумчиво прикусил губу.

Ификл ждал.

– За мной! – наконец бросил Амфитрион и побежал обратно к Дромосу, чуть раскачиваясь из стороны в сторону.

Ификл поспешил за ним, придерживая застонавшую Галинтиаду.

И вновь запетляла тропинка между холмами, сумерки уступили место полуночи, а Галинтиада начала ворочаться, приходя в себя от дождя и сырости или еще от чего, – но вдруг Амфитрион остановился так резко, что Ификл едва не сшиб маленькую фигурку с ног.

Перед ними возвышалась герма.

Ификл еще не успел сообразить, зачем им понадобился путевой столб, посвященный Гермесу, а Амфитрион уже подпрыгнул и залепил стилизованному изображению на верхушке столба самую натуральную оплеуху.

Окровавленной ладонью.

Испачкав кровью дерево.