Герои умирают

Паллас Рил двинулась к стене, старательно обходя Подданных, которые шли туда же. Она подобралась так близко, что видела, как Король принимал деньги, подарки и прочее от Подданных, которые текли мимо него нескончаемой чередой. Когда и эта часть праздничного ритуала завершилась, трое Баронов повезли прочь тележки, нагруженные добром, а величество упруго, как молодой кот, прыгнул на Арену, и веселье продолжилось. Герцоги и Бароны скоро последовали за ним, и Арена стала местом всеобщей вечеринки. Мехи с вином переходили из рук в руки, то там, то здесь кто-нибудь затягивал песню.

Надеясь поговорить с Королем с глазу на глаз, Паллас подобралась к нему так близко, что услышала предостережение Аббаля Паславы, которое тот нашептывал своему властелину.

– Я чувствую магию. Кто-то еще тянет Поток.

Король отвечал ему с угрюмой улыбкой:

– Так покажи его нам, и мы отшлепаем этого нахала как следует.

– Не могу.

– Не понял?

– Я сам ничего не понимаю. Чувствую – кто-то тянет, но только подумаю об этом, и ощущение пропадает, будто прячется. Как световое пятно в глазу – и видишь его все время, и разглядеть нельзя. Меня это тревожит.

– Выясни, в чем дело. И прикрой мой уход – церемония дарения затянулась, а я опаздываю на встречу.

– Будет сделано.

Паслава запрокинул голову и закатил глаза. Поток спиралью устремился к нему, когда он вынул из кармана крошечную куклу и начал катать ее в ладонях. Величество неспешно двинулся к выходу, укрытый магической фиолетовой тенью. Паллас последовала за ним.

Но не слишком близко: магам-плащеносцам не раз случалось выдать себя, наткнувшись на кого-нибудь по невнимательности. Ей приходилось время от времени менять траекторию движения, чтобы избежать столкновений с кучками подвыпивших Подданных, и каждый раз, отыскивая потом Короля в толпе, она замечала, что расстояние между ними увеличилось непропорционально ее задержке. Он шел неспешно, то и дело останавливался переброситься парой слов то с одним, то с другим Подданным, и все же она никак не могла его догнать.

Несмотря на свое медитативное состояние, близкое к ментальной раздвоенности, Паллас скоро поняла, в чем тут дело. Причиной всему был, конечно же, Паслава: он применил замысловатую версию заклятия Плаща, под которым укрывалась в данную минуту сама Паллас, и сделал так, что всякий, кто искал теперь Короля в толпе, видел его на другом краю Арены. Паллас мысленно похвалила Паславу за его профессиональную изобретательность. Заклятие действительно требовало и мастерства, и сообразительности, хотя она, Паллас, могла разрушить его в считаные мгновения, если бы захотела.

Паслава, конечно, умен, но по чистой магической мощи ему с ней не тягаться – они в разных весовых категориях. Правда, сейчас, чтобы разрушить его заклинание, ей пришлось бы отпустить Плащ, а для этого было еще не время. Она стала осматривать Арену. Взгляд скользнул по приподнятой решетке тоннеля, откуда раньше выпускали на Арену диких зверей. Поток быстрее закружил возле Паславы, и Паллас почувствовала легкое напряжение заклятия. Большего ей было и не нужно. Полностью отдавшись желанию поговорить с Королем, Паллас позволила ногам нести ее к зарешеченному проходу, уступая им право выбора дороги и направления, но не скорости.

Темнота звериного хода прильнула к глазам Паллас, едва она покинула освещенную праздничными кострами Арену и погрузилась в смесь запахов гниющей древесины и застарелой мочи. Здесь, в темноте, да еще в незнакомом окружении, она не видела настолько четко, чтобы продолжать держать Плащ. Мысленная завеса спала, оставив слабость и дрожь в коленях, и Паллас, обмякнув, привалилась к стене.

Мыслевзор – особое состояние ума, необходимое для того, чтобы видеть Поток, накладывать и контролировать заклятия, – достигается медитацией, граничащей с выходом за пределы естественного. Погружаясь в мыслевзор, маг перестает чувствовать усталость, страх и вообще что-либо. Он знает только, что́ окружает его сейчас и что он хочет из этого сделать. Адепты магии называют такое состояние интенцией. Много часов подряд мыслевзор удерживал Паллас от воспоминаний о тяготах, выпавших на ее долю, пока она спасала семейство Конноса, о двухдневном изматывающем бегстве от Котов, о страхе и ужасе боя, притупил даже сокрушительное горе, которое причинила ей гибель близнецов, Таланн и Ламорака, и растущее чувство вины за то, что это она повела их на смерть. Притупил, но не уничтожил: эмоции, упорные, как гиены, кружили возле нее. Они еще не потеряли к ней интерес и надеялись на скорую поживу.

И вот стоило ей опустить защиту, как они кинулись на нее всей стаей, впились острыми зубами в горло, потянули за собой на пол.

Из тьмы выступали лица, затмевая все остальное: ужас вперемешку с отчаянной надеждой, застывший в глазах дочерей Конноса, – такой же, как у всех токали, преследуемых, которые жались друг к другу в заброшенном складе посреди Промышленного парка, преданные и покинутые всеми, кроме нее. Маниакальная самоуверенность Таланн, доверие угрюмых близнецов…