Герои умирают

Кольберг долго сидел, неподвижно глядя в серую плоскость экрана, но вдруг вздрогнул, как человек, рывком проснувшийся от кошмара, – что, если Кейн уже покинул дворец, что, если он уже онлайн, где творит, говорит или хотя бы думает что-то такое, что разрушит его, Кольберга, жизнь?

Он вскочил на ноги и смахнул крошки со своей блузы, потными ладонями пригладил волосы и тяжело двинулся к двери собственной ложи.

Вчера ему угрожал Майклсон; сегодня угроза пришла от Кейна. Пора, решил про себя Кольберг, надавать этому ублюдку по рукам.

«Дай мне только шанс, – думал он, – одну крошечную причину, которая будет достаточно весомой в глазах Совета, и ты у меня получишь. Ты у меня дождешься».

День третий

– Иногда мне кажется, что ты по-настоящему уважаешь только силу.

– А что, есть что-то еще?

– Вот видишь? Об этом я и говорю – ты не отвечаешь серьезно, отшучиваешься, увиливаешь от ответа. Это потому, что тебя не волнует то, что волнует меня. Вещи, которые важны для меня, действительно важны…

– Что, например? Справедливость? Я тебя умоляю! Честь? Все это абстракции, которые мы выдумали сами, чтобы прикрыть ими неприятную реальность главенства силы, а еще чтобы заставить людей ограничивать самих себя.

– А как же любовь? Она менее абстрактна, чем справедливость?

– Шанна, ради всего святого…

– Забавно – стоит нам завести разговор об абстракциях, и он заканчивается ссорой. Ты заметил?

– Мы не ссоримся.

– Да? А что же мы тогда делаем? Может быть, сейчас мы ссоримся не из-за справедливости или любви, но в том, что мы ссоримся, я не сомневаюсь.

1

Над влажной от дождя Ареной ярус за ярусом поднимались древние каменные скамьи с проходами между ними. Гигантское ступенчатое сооружение походило на мишень в какой-то игре богов. Внутренние стены, которые отделяли Арену от трибун, были когда-то высотой с три человеческих роста. И хотя время и едкий угольный дым сталелитейного завода из расположенного неподалеку Промышленного парка не пощадили их, на красноватой каменной поверхности, некогда выкрашенной охрой, еще можно было различить параллельные шрамы от диамантовых когтей драконимф, пятна химических ожогов от яда из хвостовых жал виверн и мелкие выбоины от арбалетных стрел, пущенных когда-то в спину удирающим гладиаторам.

Над нижними рядами, примерно на одной трети своей высоты, цирк был опоясан кольцом писсуаров, век назад построенных для зрителей, ныне давно умерших. Впрочем, писсуары были разбросаны по всему городу – реликты времен Короля-Хама, Тар-Меннелекиля, который затеял такие масштабные работы по благоустройству общественных пространств, что едва не пустил по миру всю страну.

Общественные писсуары Анханы строились над шахтами, вырытыми в песчанике – основной породе, на которой стоял город. Внутри каждой шахты помещалось три фильтра из бронзовой сетки: крупноячеистой, средней и совсем мелкой. Задерживая твердые отходы, они пропускали жидкость, которая беспрепятственно стекала вниз, на самое дно. Рядом с каждой шахтой для нечистот шла параллельная шахта для говночистов. Примерно раз в десять дней они наведывались туда, собирали с фильтров драгоценное дерьмо и везли его тележками в город Чужих, на завод по переработке фекалий и навоза, известный как «Везучий дворник».

Но об этом известно всем жителям Анханы. А вот чего не знают почтенные горожане, так это что на дне каждой служебной шахты есть дверь, ведущая в бездонные пещеры под городом, по которым можно пробраться в любой район столицы – если, конечно, знать путь.

Именно оттуда, из-под писсуаров, выходили они – увечные, слепые, калеки, безногие на костылях, прокаженные в задубелых от гноя лохмотьях. Пройдя через клоаку Империи, они появлялись на Арене, где Рыцари-Воры радушно встречали их и рассаживали по рядам нижнего уровня.