Герои умирают

О чем бы он ни думал, его мысли неизменно возвращались к той женщине, которую держали в Донжоне.

А вдруг это Шанна?

Что, если ей ничто не угрожает?

И он обнимет ее, скажем, через час, а то и раньше.

Ведь то заклятие могло просто сбить Берна с толку, и он арестовал ее не потому, что понимал, кто она, а просто потому, что она оказалась рядом. И это не исключено.

С другой стороны, пленницей Донжона может оказаться и та, другая женщина – Таланн. А Шанна может быть где угодно. Например, ужинает с друзьями в шикарном клубе на Южном берегу. Или из последних сил отбивается от Котов, загнанная в угол где-нибудь в городе Чужих.

Или лежит мертвая.

Неуверенность грызла его мозг изнутри, точно крыса.

А Ма’элКот так и не пришел и никого не прислал за ним. Ночь проходила, а он все метался из угла в угол, глядя, как миллиметр за миллиметром снижается в лампе уровень пахнущего розой масла. Каждый удар его сердца отсчитывал мгновения истекающей жизни Шанны и время, потраченное им зря.

После полуночи Кейн уже не жалел, что убил Крила.

Наконец изнеможение заставило его опуститься в мягкое кресло. Он сидел, думая о своей беспомощности, пока эти размышления плавно не перешли в сон.

Он шел впереди своих сопровождающих по коридорам дворца Колхари. Шестеро Рыцарей следовали за ним, а Тоа-Ситель шел последним, сцепив руки за спиной и с выражением задумчивого внимания на лице. Стук шагов, даже несмотря на подковки на сапогах Рыцарей, не нарушал тишину коридора – его поглощала ворсистая дорожка из тиля, покрывавшая всю середину мраморного пола, желтовато-розового, точно персик. Время от времени Тоа-Ситель подсказывал Кейну, куда идти: поворот, еще поворот, лестница.

Рядом с лестницей был арочный проем, за ним открывалась вертикальная шахта. По трем ее стенам тянулись толстые промасленные канаты, пропадая из виду вверху и на глубине. У арки висел колокол. Кейн кивнул на него, проходя мимо:

– Многовато нас для движущейся комнаты, да?

Тоа-Ситель ответил:

– Да, огры у кабестана в погребе больше трех не тянут… Хотя зачем я тебе это говорю, ты же и так все знаешь. – Голос вельможи вдруг стал хрипловатым, точно он боролся с внезапно нахлынувшим чувством. Странно.

Кейн пожал плечами и шагнул к лестнице. В молчании они спустились на два пролета и вышли в другой коридор, где Кейн ощутил неожиданный для дворца запах: пахло железом и кровью – одним словом, бойней. Запах нарастал с каждым шагом.

– Мы с тобой почти одного возраста, Кейн, – вдруг заговорил Тоа-Ситель. – Если ты и моложе меня, то не намного – года на три-четыре. У тебя есть дети?

Кейн остановился и глянул через плечо на Герцога:

– А тебе-то что?

– Сыновья – гордость мужчины, дочери – его утешение на старости лет. Ничего, просто любопытно.

Кейн пожал плечами:

– Пока нет.

– А у меня было два сына. Я их любил, Кейн. Они выросли воинами, отважными и сильными. Их звали Ташинель и Джаррот. Обоих убили – с разницей в один месяц – в последней Войне за Престол.

Он произнес это так спокойно, словно сообщал о росте цен на рынке зерновых, однако лицо его потемнело, и в нем мелькнула угроза.

Кейн выдержал взгляд Герцога, словно признавая его потерю, а сам подумал: «Еще один камень в мой огород». Но в сравнении с теми ранами, которые уже получила его совесть, эта была царапиной, сущим пустяком.

Он опустил глаза, как будто стыдился, и продолжил путь. «Пусть думает, что я переживаю. Может быть, ему станет легче. Надо запомнить, что Берн, видимо, не единственный мой враг во дворце».

Тоа-Ситель сказал:

– Тебе туда, в конец коридора, под арку. Когда войдешь, стой и молчи. Когда Император занят Великим Трудом, как он это называет, его нельзя отвлекать. Он сам обратится к тебе, когда – и если – пожелает.

– Что еще за Великий Труд?

Заглавные буквы без труда угадывались в интонации Герцога.

– Сам увидишь. Ступай.

Запах крови стал гуще. У двери его уже можно было резать ножом. Так пахнет залежалая сырая говядина.

При Тоа-Фелатоне за этой дверью был малый танцевальный зал – сравнительно небольшое пространство для торжеств, не более чем на тысячу приглашенных. Солнечный свет, до того яркий, что с непривычки защипало глаза, лился в зал через огромные стрельчатые окна, которые занимали почти всю южную стену, чередуясь с толстыми колоннами из импортного гранита. Паркет и пол на середине зала были разобраны до каменного перекрытия, образовавшаяся яма была неглубокой и неширокой – переплюнуть можно.