Героический эпос народов СССР. Том второй

— Ты знаешь, Гёроглы, сколько мудрых пословиц оставили нам люди древности. Знаешь, говорят: "В своем доме не держи людей подозрительных". Ты держишь у себя Овеза как мальчика на побегушках. А мы узнали, что он на женской половине развлекается с Агаюнус…

— Ты не врешь, Косе?

— А разве я когда-нибудь обманывал тебя раньше, разве я лгал тебе?

Гёроглы трижды ударил себя по бедру: "Ох, зачем я только вернулся из Нишапура!.. "

Он всю дорогу твердил про себя: "Мой Овез, моя Агаюнус, моя Гюль-Ширин… " А теперь, после слов Косе, он страдал всем телом, страдал душой и сердцем. Но если уж он приехал, не ехать же было обратно. И Гёроглы продолжал путь, направляясь в крепость.

А Косе ехал рядом, размышляя про себя: "Не легкое это дело. Ну, да там видно будет… "

… О ком теперь пойдет рассказ?

Агаюнус, Овез и Гюль-Ширин вышли к наружным воротам и смотрели на дорогу. Они ждали, что Гёроглы свернет к ним, поздоровается, обнимет их. Но где там! Гёроглы не только не свернул, не поздоровался, но даже и отвернулся от них, даже ни разу не взглянул в их сторону, а направился вместе с джигитами в мейхане.

— О, что это случилось с моим господином? — удивилась Гюль-Ширин.

— Милая Гюль-Ширин! Я поняла, что с ним происходит. Этот пройдоха Косе небось оклеветал меня и Овеза, — ответила Агаюнус. Едва она сказала это, как Овез залился слезами.

— Овез, дорогой мой! Не грусти. Пускай он идет с ними, пускай он выпьет чаю, покурит кальян. Пусть остынет его гнев, пройдет обида. Вот потом мы и скажем свое слово. Мы все объясним ему.

Как спешился Гёроглы и вошел в мейхане, так обуял его гнев. Не вскипел еще чайник, а он уже приказал налить чаю. Не успел еще погаснуть огонь в кальяне, а он уже вновь велел приготовить себе кальян.

… О ком теперь пойдет рассказ? Об Агаюнус.

Она вернулась на женскую половину, сняла нарядные одежды, надела старое платье, распустила волосы, взяла за руку Овеза и Гюль-Ширин и повела их к мейхане. Но она не вошла, а с гордым видом остановилась у порога.

Гёроглы косо взглянул на них и увидел, что трое плачут — слезы ручьем льются. Агаюнус, держа Гюль-Ширин и Овеза за руки, обратилась к Гёроглы с песней.

"Милый мой, хан Чандыбиля, Гёроглы,Разве твое дитя не мое дитя?В горькой разлуке страдаю я целый год,Разве твое дитя не мое дитя?

Долгий год прошел — несчастлива моя жизнь,Долго я плачу — ослепли глаза от слез,Овез говорит мне "мать", мне он как сын родной,Разве твое дитя не мое дитя?Словам подлого труса не верь, Гёроглы!Удалому джигиту службу свою сослужи.Не будь Овеза, разорена была бы твоя страна.Разве твое дитя не мое дитя?Подлость совершили сорок игидов твоих.

Говоря "Мой отец", Овез страну твою сохранил,Сыновний свой долг исполнил он, хлеб-соль оправдал,Разве твое дитя не мое дитя?Не достигли бога мольбы мои,От стенаний и плача истерзано сердце мое,Это несчастная Агаюнус говорит:Разве твое дитя не мое дитя?"

… Пропела она, и все трое ушли. Гёроглы подумал, глядя им вслед; "Этот пройдоха Косе, никак, заставил воду в гору течь". Подошел к очагу, покурил, но джигитам кальяна не дал, сам выбил огонь, отряхнул полы халата и вышел из мейхане.

Когда Гёроглы ушел, джигиты заговорили:

— Ну, вот, Косе! Посмеешься теперь над самим собой.

— А в чем дело?

— Ты что — не понимаешь, что теперь будет? Ведь Гёроглы придет к ним, Агаюнус и Овез будут сидеть и плакать, а его сестра Гюль-Ширин расскажет ему все, как было. Он вернется сюда и всех нас изрубит своей саблей!

— Мы тогда хотели бежать, а ты нас отговорил…

— Не тревожьтесь, джигиты! — успокаивает их Косе.

— Не тревожьтесь? Ты надеешься остаться в живых?

Тут и на Косе напал страх. Он задумался.

— Джигиты, не запугивайте меня. Бегством нам не спастись. Агаюнус ведь женщина умная. Она не станет гневаться по пустякам. Она и Гёроглы успокоит. Вот увидите — если Гёроглы вернется сюда вместе с Овезом, то нам не грозит ни смерть, ни мучения. Если он появится один, тогда нам не спастись…

А Гёроглы пришел в свой дом. Овез сидел и плакал, плакала и Агаюнус. Гюль-Ширин все рассказала о проделках Косе и джигитов. Гёроглы пришел в ярость, рассвирепел, весь напрягся, и усы топорщились, как пики.

— Так-то отплатили мне мои джигиты за мою доброту, за все, что я делал для них! Всем им дам попробовать моей сабли!

— Сядь, успокойся! Ты задумал убить своих сорок джигитов, а потом будешь искать новых сорок?