Герцогиня

— Ты… о-ох… ты хочешь сказать… ой, что это за чёрная штука… нет-нет!.. о-ой… Ты говоришь, что можно грешить… а-ах… ради благой… а-а-ах… цели… а-а-а!

— Если это твой вопрос, то я утверждаю чуть более детальное. Человек, способный сделать других праведниками или грешниками, но раскаявшимися, если он истинно верующий, если он думает о боге, больше чем о самом себе, если его цель — радость господа, то такой человек для достижения такой цели может и должен использовать любые доступные средства. В том числе, и попадающие в перечень смертных грехов.

— Ва… Ваня… иди сюда… я хочу тебя почувствовать… внутри… на себе…

— Перевернись… Ага. А я продолжу. Вы отправитесь в дикие земли, населённые дикими племенами…

— О-о…

— Где тысячи языческих душ блуждают в темноте и стенают в предвкушении…

— Ох-ох-ох… у-у-у…

— Их великое множество. И любые ваши прегрешения будут искуплены их количеством. Не важно: праведниками ли они станут или раскаявшимися грешниками. Число их душ вызовет у Господа столь сильную радость, что он просто не сможет обречь вас в лапы Сатаны.

— О. О! Ещё. Быстрее…

— Другая часть тамошних жителей есть христиане лишь по названию. Но в душах своих остались прежними дикими язычниками. Это — грешники. Неспособные, не умеющие, просто не знающие об истинном, искреннем покаянии. Направить их — есть дело безусловно благое. Спасающее десятки тысяч душ. Третья часть — католики. Ненависть, с которой их иерархи говорят о нас, об истинно, правильно верующих, правильно славящих Христа, о православных, сама по себе есть свидетельство их неверности, еретичности, ложности их учения. Хотя бы в той части, которая особенно отличается от нашей, которую проповедует тамошняя церковь для сокрушения нашей. Ты как там? Живая?

— Д-да. О, о. Ещё. Сильнее. Сильнее!

— У-ух… ух… хорошо, однако. Так ты поняла?

— Что ради благого дела можно согрешить? Не новость.

— Нет, мама. Ваня… Господин говорит о том, что владыка, государь, князь земной, в ответе за подданных своих. И направление их на путь истинный, в силу их многочисленности, искупает любые обычные грехи человеческие, совершаемые правителем.

— Умница! Ибо сказал Соломон: "В многолюдстве народа — честь государя". Будь хоть каким праведником, если твой народ уменьшился, ухудшился, впал в нищету и мерзость — ты государь бесчестный. Наоборот: соверши хоть все грехи, погрязни в мерзости, но умножь, улучши, просвети и очисть свой народ — ты в чести перед ликом Господним. Ну что, Софья, дочка твоя оказалась сообразительнее. Теперь, по справедливости, тебе её ласкать. Давай, тётушка.

* * *

Распространённое русское ругательство насчёт "твою мать…", реализованное в реале, произвело тройное действие. В очередной раз сотрясение основ Священного Писания: "не обнажай наготы матери своей…". Десакрализация родительницы конкретизацией процесса: вот так она пыхтит, потеет, моршится… И вытеснение образа отца.

Изначально языческая, родовая формула признания своего отцовства, того, что так потрясло Илью Муромца в конце боя с Подсокольником, что звучит в обычаях и нормах древних римлян и греков, где глава дома берёт новорождённого на руки, признавая его своим ребёнком, не произнесённая, но исполненная здесь, переводила меня в пустеющее место в душе Ростиславы.

Андрей, как оказалось, ей не отец. Анонимный певчий, названный Софьей — белое пятно. Так кто же?! Защитник, учитель, хранитель? — Ванька-плешивый. Хозяин. Господин. Отец. "Отче наш, иже еси…".

* * *

Чисто межличностные отношения продолжали наполняться. Естественно — привычными смыслами. Включая столь важные "здесь и сейчас" родственные связи.

Уже среди ночи в постели я вдруг услышал, как Ростишка плачет.

— Что случилось?

— Мама… она сказала… что ты мне… братан. Двоюродный брат. Сын её сестры. Которая умерла давно. Это… грех. Кровосмешение.

Давно ждал.

— Устав Ярослава гласит: "Аще ближний род поимется, митрополиту 8 гривень, а их разлучити, а опитемью да приимуть". Митрополита надо мною нет, нам с тобой и так скоро разлучаться, епитимья у меня на осьмнадцать лет, а тебе там придётся в католичество креститься — считай епитимьёй, недопущением к истинной благодати. Подвигом, искушением во имя праведности.

Отторжение католических священников, внутреннее, скрытое и тотальное — обязательно. Там такие мастера есть душу наизнанку вывернуть…

— А кровосмешение… Ты рожать собралась? Ты ни с кем кровь свою смешать не можешь. Ни с кем. Господь не дал. Но у нас с тобой — она уже общая.

Я даже знаю от кого общая — от Адама с Евой.

Она затихла, обдумывая новость. Потом снова прижалась ко мне:

— Я тебя так ещё больше люблю. Братик.

Но что-то ещё её тревожило.

— Вот когда сегодня… я, вместе с тобой… матушку… а потом она меня… это же… ну…

— Тебе понравилось? Лучше, чем с Цыбой?

— Ну… Но это же нехорошо!