Гимн шпане

Стоял мороз, мы были в полной жопе. Ради экономии я переехал в другой отель, в районе Пернети. Ко мне вернулась Мари-Пьер, поездка за ней в Вель-де-Роз прошла с относительным успехом, конечно, Мириам не очень обрадовалась, что ее дочь опять сошлась со мной, но я появился в разгар их скандала с Жилем — он опять начал пить, и кафе, которое они открыли в сентябре, было на грани разорения. Мари-Пьер сама все решила, думаю, после Парижа, «Экстрамиль», кутежей, в которых она участвовала, жизнь в захолустье наводила на нее тоску.

— Ну, я пошел на работу, до вечера.

Она повернулась на другой бок. Хочешь, включу телевизор, спросил я, твой любимый шестой, но она пробурчала, что спит, и тогда я отправился в ночь, навстречу ледяному дыханию ветра; вот уже три дня она только и делала, что смотрела дебильные передачи и кому-то названивала, как в самом начале, в комнатушке у Северного вокзала, и мне все время приходила на ум басня про стрекозу и муравья: стрекоза целыми днями веселилась, а когда наступила зима, муравей ей сказал, мол, давай, дуреха, поди же попляши, так тебе и надо, но я-то вкалывал весь год, ради собственного успеха и развития фирмы, не то что стрекоза, а в результате снова очутился в убогой дыре, не лучше, чем у Саида, только теперь приходилось платить, плюс еще неприятности с законом и работа для умственно отсталых в центре Парижа, все это было несправедливо и, самое главное, невыносимо.

Мои объяснения выслушали в Центральном управлении, а через несколько дней — судья, контролерша подала рапорт, где во всех красках расписала, как антиобщественно я себя вел, и привела длинный список моих оскорблений, в силу чего судья пришел к заключению, что меня нужно отправить в камеру, пришлось честно рассказать ему, как было дело: поймите, я тоже человек, с чувством собственного достоинства, а эта женщина меня унижает, просто ноги об меня вытирает, разве это гуманно, уверен, у нее какие-то комплексы, господин судья, — да трахаться ей не с кем, старой сучке, — подумал я про себя, судья улыбнулся, хорошо, там видно будет, а пока оставайтесь на прежнем месте. Из Дворца Правосудия я вышел полный энергии — если уж чего захочу, меня никто не остановит! Это вопрос двух-трех месяцев, пока действует судебное постановление, заверил я Мари-Пьер, а потом мы уедем, я уже давно подумываю завести плантацию травки где-нибудь на Юге, поставить дело на широкую ногу — сдать поля в аренду местным недоумкам, нанять в помощники негра, чтобы следил за упаковкой, так что твое восемнадцатилетие будем отмечать не у китайца, а в «Ритце».

Но мечты мечтами, а отопление в отеле было плохое, на работу я ходил пешком, чтобы не тратить бензин, но самое ужасное — мы ни разу не занимались любовью, спали, почти не касаясь друг друга, разве что коленями и пальцами ног, как Тристан и Изольда: выпив любовный напиток, они лежали бок о бок, между ними меч, символ непорочности, — вот так же и мы, только, разумеется, без меча, хотя, если говорить начистоту, любовное зелье отнюдь не утратило своей силы, по крайней мере для меня. Ко всему прочему, нехватка денег становилась все ощутимее, с зарплатой за первый месяц в парке тянули и тянули, я измучился от ожидания, каждое утро названивал в бухгалтерию, и, конечно, то у них зависла компьютерная система, то вроде мои деньги ушли, а оказывалось, что нет, они ошиблись в реквизитах, я просто места себе не находил, администратор гостиницы считал, что у меня есть лишь один выход — продать машину, но я не мог на это пойти, и вот однажды вечером, зарплаты все не давали, Мари-Пьер предложила продать брошь ее тети. Знаешь, она ужасно дорогая, золотая, вся в драгоценных камнях. Поразмыслив, я согласился, мне было нужно немного наличных, чтобы купить сто граммов марокканской дряни, которую я рассчитывал впарить чувакам в отеле, однако и тут нас поджидал удар судьбы, страшное разочарование — все ювелиры вынесли один и тот же жестокий, но однозначный приговор: это не золото и уж точно не камешки, так, побрякушка; если это драгоценность, моя куколка, то я — Пол Ньюман. Мы вернулись в отель в подавленном настроении, мужик должен был принести порошок завтра к десяти, и вдруг Мари-Пьер выдает: я знаю, как раздобыть деньги, нет ничего проще.