Гимн шпане

Несколько дней я продолжал заниматься организационными вопросами, в Сен-Сен-Дени дела шли на ура, мой агент звонил каждое утро, заказывая как минимум два видака. Я выяснил, что еще пара агентов тоже начали торговлю — бармен в одном кафе на Енисейских и портье в отеле на Риволи. Они не могли похвастаться активностью Моктара, но представили весьма солидные гарантии и позволили мне немного расширить клиентуру. Я совершенно сознательно не стал связываться, к примеру, с ребятами с площади Пигаль — да, это известная толкучка, но я предпочитал держаться подальше от сомнительных компаний, чем меньше имеешь с ними дел, тем ниже вероятность, что однажды тебе преподнесут неприятный сюрприз.

В воскресенье я звякнул в Лилль, адвокат подтвердил заказ минимум на двадцать, а если получится — на двадцать пять видаков, и рано утром в понедельник я выехал через ворота Ля-Шапель на магистраль, направляясь к новому рынку сбыта. У торговца подержанными машинами на Блан-Мезниль я прикупил небольшой грузовичок — за пять штук плюс видак, мотор и кузов были практически новые, документы в полном порядке. Наша компания уже нуждалась в собственном транспорте, а поскольку запасы товара стремительно таяли, я собрался как можно скорее сгонять в Гавр, чтобы их пополнить.

По радио сказали, что пробка стоит аж до Руасси, я поудобнее устроился и сосредоточился на мыслях о будущем.

С какой стороны я его ни рассматривал, найти слабое звено не мог, каждая деталь системы была отлично пригнана: встретил девушку — у нас завертелась настоящая любовь, как в кино, да что там, лучше, чем в кино, таких, как Мари-Пьер, одна на миллион, и это было не только мое мнение, а что касается бизнеса, тут все схвачено, удача мне явно улыбалась, мои начинания вскоре должны окупиться сторицей, а там недалеко и до собственной фирмы, «Экстрамиль» — лишь начало, прощайте, планы-однодневки и лестницы, провонявшие мочой, всего хорошего; что до Саида и других ребят из бара, мы, конечно, будем изредка встречаться, но, так сказать, в другой жизни. Я чувствовал, что поднимаюсь на принципиально новый уровень, у меня в руках были все карты, и ничто не могло помешать моим планам. Как только аэропорт остался позади, дорога опустела, я ехал в гордом одиночестве, компанию мне составляли юная весна да видаки в кузове, встреча должна состояться сегодня после полудня, так что времени впереди было навалом.

Мне доводилось бывать на пикардском побережье — в районе Берка, в Туке, но, по большому счету, это была моя первая поездка на север. Уже на подъезде к Лиллю я приметил небольшие черные насыпи и решил, что это, видимо, и есть знаменитые терриконы, — надо было лучше подготовиться к поездке, никогда нелишне заранее изучить район, который собираешься посетить, но из-за спешки я упустил этот момент. Я сразу направился в центр, у адвоката там в два часа был процесс, но он сказал, что это ненадолго, и предложил мне прийти прямо в зад суда. Если центр был само очарование, старинные улочки в прекрасном состояний, то здание суда выглядело отвратительно — какой-то современный монстр, оно совершенно не вписывалось в общий стиль. В суде был открыт лишь один зал, куда я и вошел. Вы меня сразу узнаете, заверил адвокат по телефону, из всех судейских только я один с усами как у д’Артаньяна и в уникальных очках с полукруглыми-полуквадратными стеклами; разумеется, я сразу его углядел, он был в длинном балахоне и вещал что-то посреди зала.

Большая часть публики состояла из школьников при учительнице, я сделал знак своему партнеру, он подмигнул в ответ, мол, буду в вашем распоряжении через минуту.

— Посмотрите, сказала учительница, — все эти люди совершили преступления, но пока им не вынесут приговора и не осудят, их называют «обвиняемые».

— А кем обвиняемые? — спросила одна девочка. — Своими соучастниками?

Вошел суд, и все встали; меня судили лишь однажды, за кражу, но, к счастью, по фальшивому паспорту, так что перед законом я был чист, как младенец, ни в одной картотеке не числился. В целом здесь был тот же цирк: суд идет! — завопил судебный исполнитель, или распорядитель, не помню, как точно, и всем пришлось подняться; когда меня судили, прокурор был пьян вдрабадан, даже не верилось, что он дотянет до конца заседания, сначала он кипел праведным гневом, толкая речь, о том, почему настаивает на максимальном сроке, и призывал публику к порядку, однако постепенно взбунтовавшийся желудок совсем его доконал, так что ближе к концу он только и мог бормотать: «применения закона, требую применения закона». Мне дали ровно месяц, но, поскольку приближалось четырнадцатое июля, через две недели меня выпустили с королевскими почестями.

— По вашей довольной улыбке я вижу, что вас нисколько не волнуют последствия вашего проступка.