По "Бородино" вроде бы не стреляли особо, по крайней мере, попаданий и близких разрывов "чемоданов" слышно не было. Самому броненосцу вести бой было давно уже нечем, однако в носу корабля, что-то еще огрызалось. Тогда мичман, оставив попытки найти себе командира, направился на звуки выстрелов. С большим трудом доковыляв до носового каземата семидесятипятимиллиметровых орудий, Николай узрел воистину эпическое, достойное кисти Айвазовского[41]
зрелище.Иссеченные осколками, покрытые гарью стены. Три орудия совершенно разбиты, от одного и вовсе ничего не осталось, кроме жалких кусков станины, да разбросанных повсюду бесформенных кусков металла. Видать, достало его тяжелым снарядом - кусок борта напротив остатков пушки выломан, осталось только сделать неосторожный шаг и сразу окажешься в бурлящей морской воде, под бортом искалеченного броненосца. Ободранный, местами вспучившийся пол каземата был грязен, залит непонятно чем, завален латунными гильзами так, что едва ли было место пройти, ни на что не наступив. В воздухе стоял удушливый запах горелого пороха, и еще какой-то на редкость противной дряни. В общем, каземат являл собой картину полного, абсолютного разрушения, запустения и хаоса.
И среди всего этого ада сновал взад-вперед один-единственный матрос, с черным от сажи лицом, в окровавленной, во многих местах продранной форменке, размеренно, как автомат, подтаскивая снаряды и заряжая единственное уцелевшее орудие.
У прицела, пригнувшись, суетился офицер. Совершенно прокопченный и черный, словно африканский негр, с непокрытой головой, он, скаля белоснежные зубы и что-то рыча под нос, бил в белый свет как в копейку. Прямо над его головой змеилась огромная трещина, скорее даже дыра с неровными, скрученными краями. Пыльные лучи вечернего солнца падали на орудие и стрелка, выхватывая их из полумрака разрушенного каземата и придавая открывшейся мичману картине флер совершеннейшей фантастичности.
В офицере-арапе Николай с трудом узнал вахтенного начальника броненосца, лейтенанта князя Еникеева. Этого офицера молодой мичман не числил среди своих друзей - Николай лейтенанта совершенно не интересовал, а в тех редких случаях, когда им доводилось переброситься пару слов, князь Еникеев держался холодно и официально. Мичман и не навязывался, но сейчас, конечно, было не до личного - глянув в амбразуру, мичман увидел два японских миноносца.
- Алексей Павлович! Лейтенант! Князь!! - попытался обратиться Николай к офицеру, но тот, войдя в воинственный раж, ничего не замечал вокруг себя.
- Прекратите, Алексей Павлович! Дайте мне, Вы же не артиллерист! - крикнул едва ли не в ухо Еникееву мичман, и попытался схватить того за рукав. Но лейтенант отмахнулся, не глядя, да так что угодил ребром ладони Николаю прямо поперек губ. В ушах зазвенело, зашитая вчера рана полыхнула огнем, и Николай со стоном привалился к переборке, в который раз почувствовав соль крови на языке.
Однако матрос его узнал
- Вашсковородь, это же мичман Маштаков из четвертой башни! - крикнул он. Но лейтенант, дико сверкая белками налитых кровью глаз, не слышал сейчас никого. Тогда матрос, отложив снаряд в сторону, схватил офицера за руки.
- Кто?! Запорю, сволочь!!! - взвыл Еникеев, завернув тираду, от которой покраснел бы и пьяный боцман. Однако взгляд его постепенно очистился.
- Маштаков, это Вы? Что с Вами? - и, уже обращаясь к матросу:
- Да все я уже, все, отпусти.
- А Вы, вашсковородь, обратно драться не начнете? - с сомнением спросил матрос.
- Господи, Николай, это я Вас так, что ли?!! - ужаснулся наконец-то пришедший в себя лейтенант:
Мутные пятна, застилающие взор мичмана как раз разошлись настолько, что он вновь начал различать вещи вокруг себя. Теперь ему досаждали только маленькие сверкающие звездочки, крутящие невообразимый хоровод перед глазами, но это было терпимо, и Николай улыбнулся:
- Руку мне сломали японцы, если Вы об этом - и едва ли не впервые за все время знакомства увидел одобрение и сочувствие в глазах князя.
- Вы можете наводить, мичман? Не могу прибить гада, вроде и рядом, а не возьмешь, так и крутится, макака склизкая!
Николай встал к орудию.