GLASWEN*

*Glaswen (уэльский) – неискренняя улыбка: когда человек улыбается, а ему совсем невесело.

Роберту пять. Золотой ребенок –

мамина гордость, отцова спесь.

Няньки глядят на него влюбленно,

мол, ангелочки на свете есть.

Роберт спокоен, игрив. До ночи.

Ночью он слушает, как над ним

кто-то вздыхает, скрипит, хохочет,

взрослым, конечно же, не видим.

Ходит кругами вокруг кровати, воет на разные голоса.

Только вот мальчика он не схватит –

гость полуночный то знает сам.

Мальчик, конечно же, это чует,

дрема ночная ему легка.

Верит: его защищает чудо –

заяц из плюша в его руках.

Роберту скоро двенадцать стукнет.

Первый задира он, хулиган:

каждый день яблоки тырит с кухни,

скачет по дому, как обезьян,

лезет на кладбища и на стройки,

часто приходит домой к утру.

Роберт – вожак у мальчишек, только

вряд ли кто знает, что Роберт – трус.

Вряд ли кто знает, как он ночами

под одеялом едва скулит:

кто-то кружится над ним сычами,

гулко смеясь на слова молитв,

тянет костлявые ветви-лапы.

Роберт кошмарами окружен.

Он беззащитный, безумно слабый,

вместо зайчонка он спит с ножом.

Роберту тридцать. Работа. Офис.

Жизнь, не отличная от других.

Утром проснуться поможет кофе,

если поднялся не с той ноги.

Только назойливей стали страхи,

внаглую бродят при свете дня.

Роберт настолько уже затрахан,

что понимает: пора менять

жизнь или память. Конечно, легче

выбросить лишнее, все забыть.

Он расправляет спокойно плечи,

выиграть пробуя у судьбы.

Детские письма, ножи, игрушки –

все на помойку, из жизни прочь.

...Звезды на небе - огни гнилушек.

Гостем кошмарным приходит ночь.

Кто-то хихикает под кроватью,

бегает, радостно вереща.

Роберта монстр, наконец-то, схватит.

Роберта некому защищать.

(с, Джезебел Морган)

Артур

Октябрь выдался дождливым. Когда Артур смотрел с утра в окно, ему приходили на ум самые разные сравнения: серая кисея, влажный пепел, пепельные розы, перламутровые раковины, дымчатая шерсть, туманы Страны Сидов, сладкая дымка, волшебные холмы… Никаких холмов за окном не наблюдалось, зато были дома такого насыщенного, сочного зеленого цвета, что вполне могли сойти за холмы. Был еще красный цвет, темный, словно запекшаяся кровь и, конечно же, серый – цвет мокрого камня, дождя и тумана, цвет очередного холодного утра.

Дублин казался самым цветным городом в мире, но в дождь становился таким же серым и размытым, как и все остальные, лишь пятна цветных домов проступали сквозь влажную пелену, как расплывшаяся акварель. Ветер гнал по небу облака, точно стадо овец, и так было всегда, во веки веков, еще задолго до артурова рождения.

Зеленый цвет был любимым цветом матери Артура, любимым цветом его таинственного клана, изысканных родственников, которые сначала отталкивали его, посчитав пустым, как сосуд неудачливого алхимика, а спустя время начали манить, соблазнять и тянуть в свои сети со всем ведомым им искусством, обещая все, что могли обещать. Но Артур долго кривил губы: он был злопамятным, как весь его народец, и хорошо помнил историю своей матери, которую тот же народец изгнал навсегда, а ведь она допустила лишь одну невинную ошибку. Но мать его была слишком примечательной, слишком драгоценной, чтобы могли ее простить, когда она забеременела Артуром от простого мужчины, туриста, да еще и азиата. То ли китайца, то ли корейца, чья кровь жестоко оскорбляла весь род.

Турист, конечно, уехал, испугавшись, а мать изгнали из-под родного крова, и много лет Артур рос в Дублине, считая естественным все, что творилось вокруг. Ему казалось, так было и у других. Он не задавался вопросами, почему они никогда не нуждались, хотя мать нигде не работала, и почему в их квартире было так много странных вещей, а еще много драгоценностей и настоящего старинного золота.

Не задавался он до поры до времени и вопросом, почему мать так замыкалась в себе и становилась такой мрачной, когда по прошествии некоторых лет в комнатах стали все чаще внезапно появляться странные фигуры родственников, с жадным, жадным блеском в глазах поглядывавших на ее чадо. Артуру, может быть, эти родственники и казались странными на фоне тетушек и дядюшек, бабушек и дедушек его одноклассников и приятелей, но сам он в них ничего необычного не видел: что с того, что некоторые из них мерцали, как болотные огоньки, другие были ростом с ножку обеденного стола, а у третьих постоянно менялся облик, словно бы дрожа в колебаниях теней? Что с того? Мало ли странностей таит этот мир, ведь и сам Артур, не по годам быстро взрослея, замечал, что не похож на остальных детей – только его это не печалило, а, наоборот, радовало, и мать, порой внимательно взглядывая на него, с грустью качала головой. Артур очень не хотел быть таким, как все. Он хотел быть таким же драгоценным и замечательным, как его мать.