Глаза дракона

Но вопрос оказался очень простым. Он был еще более странным, чем вопрос о салфетках, но Деннис знал ответ и ответил.

– Ты уверен? – переспросил Пейна.

– Да, господин.

– Отлично. Это я и хотел услышать.

Пейна еще немного поговорил с Деннисом, пока они втроем стояли возле полуразвалившейся хибары, куда бывшему главному судье уже никогда не суждено было вернуться. Деннис выслушал инструкции и четко повторил их, когда Пейна этого потребовал.

– Отлично, – повторил Пейна.

– Я рад, что угодил вам, господин.

– Не думай, что мне нравится все это. Если Бен Стаад там, мне придется послать его на очень опасное дело. И тебя я отправляю в замок потому, что сердце говорит мне: с этими салфетками что-то не так… и с кукольным домом. Я все больше думаю об этом. Он попросил эти вещи не для забавы. Но тогда зачем? – Пейна сердито ударил себя кулаком по ноге. – И вот я посылаю двоих юношей на опасное дело, и сердце говорит мне, что так и надо, но я все еще не знаю – ЗАЧЕМ?

И человек, который однажды осудил юношу из-за его слез, почувствовал, что незнакомец, сидящий у него внутри, смеется все громче и громче.

88

Двое стариков попрощались с Деннисом. Деннис поцеловал перстень судьи, на котором была изображена Большая печать Делейна. Пейна оставил свой пост, но с этим перстнем расстаться не мог. Он служил закону и, хотя совершал ошибки, не давал им заставить себя усомниться в его правоте. Даже последняя и самая большая ошибка не разбила сердце Пейны. Он знал, что дорога в ад вымощена благими намерениями, но знал и то, что часто благие намерения являются единственным достоянием людей. Люди не ангелы, и ад для них всегда близок.

Он не хотел, чтобы Деннис целовал перстень, но тот настоял. Потом Арлен пожал Деннису руку и пожелал удачи. Деннис улыбался, но в глазах его по-прежнему стыл страх. После этого молодой дворецкий повернул на восток, к замку, а старики отправились на запад, в сторону поместья Чарлза Ричфула. Этот богатый фермер разводил ездовых собак и безропотно платил все увеличивающиеся налоги, но Пейна знал, что он симпатизирует изгнанникам в северных лесах и помогает кое-кому добраться до них. Пейна никогда не думал, что ему самому придется воспользоваться услугами Ричфула, но теперь время пришло.

Старшая дочь фермера Наоми отвезла Пейну и Арлена на север в санях, запряженных дюжиной самых сильных собак. В четверг вечером они достигли опушки лесов.

– Далеко отсюда до лагеря? – спросил Пейна у Наоми.

Девушка швырнула в костер недокуренную тонкую чадящую сигару:

– Два дня в хорошую погоду, четыре – в плохую. А если поднимется буран, то мы никогда туда не попадем.

Несмотря на эту неутешительную новость, Пейна крепко уснул. Эти несколько ночей он спал лучше, чем все последние годы.

Следующие два дня погода оставалась ясной. На исходе четвертого дня с момента встречи с Деннисом они увидели маленький кружок палаток и деревянных избушек.

– Эй! Кто идет? А ну говори пароль! – Пейна тотчас узнал этот голос, молодой и сильный.

– Это Наоми Ричфул, – отозвалась девушка, – а пароль три недели назад был «дракон». Если с тех пор он изменился, можешь застрелить меня, Бен Стаад, но я буду являться тебе по ночам.

Из-за скалы показался смеющийся Бен:

– Нет, Наоми, я не хочу делать из тебя привидение – ты и живая достаточно страшна!

Не обращая на него внимания, она повернулась к Пейне:

– Приехали.

– Да. Я вижу.

И верю, что так и надо… потому что интуиция говорит мне, что времени остается мало… очень мало.

89

То же чувство было и у Питера.

К воскресенью, через два дня после того как Андерс Пейна и Арлен достигли лагеря изгнанников, веревка, по его расчетам, должна была не доставать до земли еще тридцати футов. Это значило, что, если он повиснет на ее конце, до земли останется как минимум двадцать три фута. По-хорошему, нужно было поработать еще месяца четыре – к чему рисковать? Ведь что толку, если он упадет и разобьется? Будет лежать на камнях площади, пока его не подберут дежурные гвардейцы.

Пейна, без сомнения, принял бы такую логику, но Питер чувствовал, что должен спешить. Почти неделю он видел один и тот же сон, возвращавшийся с настойчивостью призрака. Ему снился Флегг, склонившийся над каким-то блестящим предметом, заливавшим лицо чародея зеленовато-желтым мерцанием. Глаза Флегга в этом сне сперва удивленно расширялись, а потом сощуривались в злобные щелки. В этом выражении глаз, в искривленных губах Питер читал только одно: смерть. Флегг произносил единственное слово, глядя на непонятный предмет, мерцание которого колебалось, как пламя свечи. Этим словом было имя «Питер».

В субботнюю ночь луна на небе появилась в дымке, и стражники говорили, что это предвещает снег. Отец научил Питера узнавать погоду, и в тот вечер он долго размышлял, стоя у окна.