Глаза погребенных

Если его послушать, продажа певчих птичек не приносила никакой прибыли, хоть ему и удалось скопить несколько песо. Потому-то и носил сеньор Ронкой Домингес единственный старый бессменный балахон; потому-то и питался он тем же, что и его живой товар: кусочками авокадо, бананчиком, раскрошенной тортильей или молотыми сухарями; кроме воды, ничего он не пил, и то лишь когда в сузившемся от бездеятельности пищеводе застревала грубая пища. Единственным крупным расходом у него была покупка обуви — он приобретал башмаки на резиновой подошве, которой не было сносу, да и надевал он их очень редко — лишь в тех случаях, когда отправлялся в центр города. Все остальное время он ходил в самодельных каитес, сандалиях, — он страдал от экземы, и невыносимая боль жгла его босые ноги, если в каитес попадали экскременты пичужек, украшавших помещение белыми и белесыми брызгами, которые вначале были тепленькими, а потом затвердевали и становились похожими на корочки от оспенных пустул. Читать сеньор Домингес не умел, считал на пальцах, но в чем он был несравненным мастером — так это в умении вести расчеты на маисовых зернах. Ронкой Домингес в совершенстве знал свое дело: любителям звонкоголосого товара не удавалось его провести; он не позволял покупателям надувать себя, но и сам никогда не обманывал индейцев из Кобана, доставлявших ему пичужек с гор.

Монотонно текла жизнь в четырех стенах просторного полуподвального помещения, где на гвоздях и костылях, забитых в стену, висели клетки; много клеток стояло вдоль стен, многие были подвешены к потолку. Иногда он выставлял клетки на солнце у дверей как лучшую рекламу своего птичьего заведения, а заодно и для того, чтобы вернуть радость тем пленникам, которые, не видя голубого неба, переставали петь.

Чистка клеток, смена питьевой воды, распределен ние рационов: кусочки авокадо, лилового банана и хлебные крошки — для одних и размоченная маисовая лепешка — для других; все это делалось при закрытых дверях, в тот час, когда робкий свет раннего утра едва брезжил сквозь дверные щели. Потом он распахивал двери и, слегка побрызгав водой, чтобы не поднимать пыль, подметал кирпичный пол и тротуар перед входом. Из своего заведения Ронкой Домингес отлучался только на минутку — в соседнюю булочную, купить сдобу для своих попугайчиков; всякий раз, когда он думал об этих расходах, у него начиналась головная боль: надежды его никогда не сбудутся — один попугай был нем, а второй — глух и умел лишь выкрикивать хриплым голосом: «А, иди ты!.. А, иди ты!..» А теперь повсюду видишь могучих соперников — «хонографо», как говорил Домингес, и кому придет в голову приобрести попугая — эту курицу, которая требует пищи, а сама несъедобна, — если можно запросто купить заводного попугая с пружиной…

— Домингес, не дергай их за хвосты! — прокричал ему с улицы пьянчужка, самый заядлый из всех пьянчуг, который поднялся спозаранку, будто на работу, покинул свое логово, полное криков, икоты и блевотины, и, захватив книги, разную утварь, олеографии и образки святых, отправился совершать благородную коммерческую операцию — выменять эти сокровища в ближайшей винной лавке или кабачке на стаканчик спиртного.

Домингес не ответил.

— Запустить бы тебе коровьей лепешкой в харю, — продолжал угрожающим тоном пьянчуга, — будешь знать, как мучить пичуг…

Домингес по-прежнему не отвечал.

— Вот погоди, приду со всем моим семейством… Мы тебе покажем!..

Пьяница, покачиваясь, удалился. Однако, когда добрался до своего логова, он обнаружил, что три его братца уже ни на что не способны: двое пластом лежали на койках, а самый старший свалился на пол, глаза его остекленели, на губах пузырилась слюна.

Наконец один из лежавших на койке поднял голову:

— Ежели его укокошишь, то попугая — мне! Я продам за глоточек.

— Ишь что придумал, Сехихунто! Попугая я уже давно обещал хозяину подвальчика, что за углом. За целую бутылку!..

— Ну и оставайся с попугаем… Но тогда уж на меня не рассчитывай, ежели надумаешь отлупить старикашку… Я выхожу из твоего священного союза по освобождению пичуг, раз ты так… Попугай или ничего!..

— Тогда я пойду один…

— Ложись-ка лучше и не брыкайся…

Ронкой Домингес был уверен, что с помощью дубины и кинжала сумеет отразить любую атаку, и не придавал особого значения угрозам этой семейки подонков, волосатых, бородатых, вечно ходивших с незашнурованными ботинками и всю жизнь перегонявших через свои желудки алкоголь. Единственное, чего они добивались, — деньжат на выпивку, а уж этого им от него не дождаться. Его не пугали ни оскорбления, ни угрозы; им не удастся привлечь его к ответственности перед Обществом покровительства животных.