Глаза смерти

Максим постепенно успокоился. Всё случившееся вновь показалось совпадением. Безумным совпадением, которое следовало пережить и забыть. Но в одном Максим был уверен. Отчиму нужно всё рассказать. Обман мог ещё больше запутать ситуацию, а разбираться в этих переплетениях лжи, подозрений и правды Максим не хотел.

Он вышел из комнаты. Знал, что мама не спит. Слышал, как она возится с уцелевшей посудой. Максим не понимал, как начать разговор, и несколько минут молча стоял на пороге. Мама, заметив его, испугалась. Будто не сразу различила, что в полумраке коридора стоит именно сын. Максим отругал себя. Нужно было сразу зайти внутрь. После нападения на Корноухова мама, кажется, готова была испугаться любой тени.

– Ты чего тут? – прошептала она, хотя отчим был в больнице и разбудить они никого не могли.

Максим сказал прямо:

– Нужно обо всём рассказать Корноухову.

Мама неспешно села на табурет. Она выглядела окончательно разбитой, потерянной, однако голос её прозвучал ясно:

– О чём?

– О картине.

В тишине было хорошо слышно, как гудит термостат морозильной камеры.

– Корноухов имеет право знать.

Максим ждал, что мама начнёт оправдываться или оборвёт разговор своим кратким «так нужно». Вместо этого она положила локти на стол, обхватила голову руками и замерла. Максим не сразу понял, что происходит.

Мама плакала. Беззвучно, будто притворяясь. Чуть подрагивала и сильнее впивалась пальцами в свои и без того взлохмаченные волосы. Слёзы собирались мутными каплями на кончике носа и срывались на столешницу.

Максим не знал, что делать. Никогда прежде не видел, как мама плачет. Только слышал. Ему было девять лет, когда родители поругались. Мама тогда кричала, что не вынесет, если всё повторится и отец погибнет, как в Боливии погиб его друг, умоляла одуматься, а потом слова перемешались с надрывным плачем. Максим стоял у двери детской, пытался разобрать, что же случилось, а потом спрятался под одеяло и закрыл уши руками.

Сейчас спрятаться было негде. И уши он закрывать больше не хотел.

Мама встала. Ладонями отёрла лицо, поправила волосы.

– Ты прав.

Утром они уже были в больнице. В четырёхместной палате пахло смесью пота и лекарств. Работал телевизор и напольный вентилятор – единственное окно оказалось задраено, а чугунные радиаторы оставались по-зимнему горячими. Медсёстры предусмотрительно завесили их влажными тряпками, но это не очень-то помогало.

Мама позвала отчима в коридор. Максим хотел оставить их наедине, но мама попросила его не уходить.

История с «Особняком» Корноухова не обрадовала.

Он побагровел. Потребовал, чтобы мама немедленно вернула картину из Петербурга. Сказал, что нужно избавиться от неё раз и навсегда – анонимно переслать в какой-нибудь музей или вообще передать полиции.

Максим никогда раньше не слышал, чтобы отчим говорил с такой шершавой, давящей интонацией. Уже возвращаясь домой, он подумал, что Корноухову на самом деле стало страшно. Ведь он тоже мог заподозрить связь между нападением на него и «Особняком на Пречистенке».

Мама даже отчиму так толком и не сказала, откуда взялось это полотно. В любом случае, она сумела его успокоить. Убедила, что теперь проблем с документами нет, что, несмотря на исчезновение Абрамцева, работу Берга можно продать без особых затруднений, и пообещала больше не скрывать правду – отчим будет первым узнавать все новости, связанные с картиной.

Следующие дни прошли спокойно. Максим почти не ходил в университет, помогал маме восстанавливать дом после погрома. Заказал себе новый матрас. Развеселил Аню, когда вдруг с неожиданным воодушевлением стал рассказывать ей о преимуществе матрасов с кокосовой койрой. Они с Димой изредка приезжали на Анином салатовом «Дэу Матиз» и даже успели сходить в лес. Правда, далеко не ушли – Максим понимал, что Диме с его тростью трудно шагать по влажной тропе, поэтому ограничился прогулкой до заброшенной базы МАИ и ближайшего родника.

На матрас пришлось взять деньги из отложенных на зеркальный фотоаппарат. Решиться на это было трудно, но следом Максим уже без сомнений купил маме новую кофеварку – гейзерную, на шесть чашек. Чуть похуже той, что ей пришлось выбросить. Знал, что должен это сделать. Правда, мама потом выпросила чек и заставила Максима взять деньги.

Погода стояла неуклюжая. Под дневным солнцем на берёзах и тополях намечались первые почки, но по ночам в Клушино неизменно возвращался колючий холод.

Из щелей в старой части дома вылезали сонные мухи, и Перс наконец сбросил зимнюю сонливость – охотился за ними целый день. Стонал скрипучим голосом, если те летали слишком высоко, а схватив, глотал с такой жадностью, будто мухи были его последней надеждой на спасение от голодной смерти. Объявившиеся на кухне и в ванной муравьи подобного интереса у Перса не вызывали, однако, устав от охоты, он мог подолгу наблюдать за их незатейливыми перебежками по рифлёным плиткам пола.