Глаза смерти

– Ну, во-первых, – продолжал Погосян, – по химическому составу грунты совпали полностью. Охра с добавлением силикатного песка и свинцовых масляных белил. Все три холста тонкие, полотняного плетения из волокон льна. Двадцать четыре на двадцать восемь нитей на квадратный сантиметр. Тут всё понятно.

– Это ещё ни о чём не говорит.

– Это говорит о многом. Но для нас это мелочь. Потому что, двигаемся дальше, совпадает сама живописная манера. А её подделать невозможно. И тут никаких случайностей. Даже если бы кто-то, например, полностью скопировал картину – сохранил все внешние приёмы, добился максимального сходства…

– …то всё равно не смог бы учесть начальные стадии работы. Они видны только на рентгенограммах, которых ни в восемнадцатом, ни в девятнадцатом веках не было.

– Браво! И скажи мне ещё раз, почему ты больше не преподаёшь?

– Потому что я провожу детские фестивали, – без улыбки ответила Катя.

– Ах, ну да. Звучит… логично.

– Так что с рентгенограммами?

– Приёмы и последовательность в наложении красок совпадают. Посмотри первые четыре снимка. Там хорошо виден начальный этап работы. Берг начинал с довольно смелых, я бы сказал, размашистых мазков. Работал плоскими жёсткими кистями.

– Намечал общие контуры.

– Именно так. Затем… Секундочку.

Ещё несколько раз булькнул гудок.

– Затем брал мягкие круглые кисти и уже аккуратно следовал намеченной форме. Краска становилась более жидкой, мазки – более аккуратными. Видишь?

– Да, – с лёгким оттенком неуверенности ответила Катя. Нависнув над клавиатурой, приблизилась к монитору.

– Далее. Берг довольно однообразно работал над переходом от света к тени. Всегда использовал прямые мазки и тут же – волнистые. Иногда добавлял лёгкие веерообразные мазки. Их видно не так хорошо, но общая форма угадывается. Далее. Траву и прочую растительность Берг наносил стремительно. Тут никакой бережливости, но движения отточенные. У всех мазков узнаваемое копьевидное окончание. Видишь?

– Да, – более уверенно кивнула Катя.

– Я потом отправлю тебе подробный отчёт. Нужно ещё сделать несколько снимков, но уже сейчас могу определённо сказать, что все четыре картины написаны одним художником.

– Четыре?

– Включая первый слой «Особняка». Так вот, грунт, химический состав красок, живописная манера, моделировка формы, подбор кистей совпадают – всё совпадает. Добавь сюда градации полутеней и рефлексов, широкую заливку при изображении стен, сливающиеся, почти неразличимые мазки при работе над небом. Да, чуть не забыл, наличие подмалёвков тоже совпадает.

– Ты уверен, что это подмалёвок? – Катя с сомнением вгляделась в очередное изображение.

– Уверен. Почти. Этот слой живописи довольно плотный. Свинца здесь куда больше, чем в грунте. Но тут мы ещё будем работать. Сама знаешь, подмалёвок трудно уловить…

– …потому что в нём не прописывается форма и он может полностью сливаться с грунтом.

– Всё верно.

– Да уж, – Катя отстранилась от компьютера. – Что по авторскому лаку?

– Сохранился только на внутренней картине. На всех других давно заменён. И не всегда успешно.

– Понятно. Значит, это ничего не даст.

– Этого и не требуется. Думаю, остальных данных предостаточно.

– А что с внутренней картиной?

– О!

Даже на крохотном прямоугольнике видеоизображения было заметно, как оживился Погосян. Он достал из футляра очки, стал суетливо перекладывать какие-то папки. Высыпáл на стол подшивки однообразных листков, торопливо перебирал их, причитал и раздражался из-за собственной неуклюжести. Нашёл нужный листок и замер, как водолаз, наконец получивший спасительный баллон с кислородом и теперь наслаждавшийся каждым новым вдохом. Смотрел через линзы очков, при этом дужки не надевал – сложенные, они отчасти перекрывали ему глаза, и Погосян выглядел довольно неуклюже.

– Что там? – спросила Катя.

Она ничем не выдавала беспокойства. Покорно ждала, когда Погосян начнёт говорить. И только Корноухов заметил, как побелели её пальцы, которыми она вцепилась в столешницу. Массив дуба. Прочнее берёзы и лиственницы. Красивая выраженная текстура. Удобное подстолье на два выдвижных ящика и глубокое отделение с резной дверкой. Корноухов сделал всё сам. Это был его первый подарок Кате, когда они переехали в Клушино. Стол, пожалуй, получился крепче самогó дома.

– Твой сын, как и прежде, не оставляет надежды приобщиться к славному семейству тутовых? – тихо спросил Погосян, не отрываясь от найденного документа.

Максим, сидевший на подоконнике, отчего-то усмехнулся.

– Максим… – с лёгким укором произнесла Катя.

– Ничего, – прошептал Погосян. – Серёжа, если помнишь, тоже любил сидеть на подоконниках. Однажды вообще заснул у меня за…

– Андрей.

– Прости.

Максиму такое сравнение явно не понравилось. Он перестал улыбаться и даже выпрямился, будто ему вдруг стало неудобно сидеть.

– Что там у тебя? – не выдержала Катя.

– Твой краевед проделал хорошую работу, – ответил Погосян, отложив очки и распечатку. – Он, случаем, не продвинулся в своих изысканиях?

– Обещал ответить на выходных.

– Хорошо. Постарайся сразу переслать. Любопытно, что он там ещё откопает.

– Так что на начальном слое?