Глаза смерти

«Ключом стала сургучная печать на подрамнике. Я наконец понял, что там изображено. Это никакая не обезьяна, как тебе показалось. Вообще стыдно. Могли бы сразу догадаться. Хотя да, сохранность у неё плохонькая. Так вот, это не обезьяна и не скорпион. Это лев с торчащим хвостом и струящейся гривой, а в лапах у него колесо на пять спиц. Поняла? Это герб рода Олсуфьевых. Вот отсюда я и начал плясать.

Для начала порылся в дневниках Юрия Олсуфьева, нашёл кое-что неопубликованное из отдела рукописей Ленинки, поспрашивал у сведущих людей. В общем, картина получается такая. Твой Голицын во второй половине восемнадцатого века построил на Девичьем поле особняк. Там хранилась его личная коллекция живописи. Ну, точнее часть этой коллекции. Как известно, самые ценные полотна он передал в Голицынскую больницу – ни много ни мало, почти пять сотен штук. Караваджо, Рубенс, Лука Джордано. По сути, это первая публичная галерея в России. Любопытно, правда? Приехал помирать, заодно и шедеврами полюбуйся. Даже нет, лучше так – хочешь поглазеть на Караваджо, ломай себе ногу. Сломанная нога – вместо входного билета. Ну, это я так, прости. Возвращаюсь к Голицыну.

Он, значит, самое ценное отдал в больницу, а себе оставил что попроще. В основном семейные портреты. Десятки портретов. Ну и всякую мелочовку. Надеюсь, Рокотов, Левицкий и Тропинин не обидятся. Мелочовка, конечно, условная. Я бы сказал, выдающаяся. Но всё-таки не Караваджо. Опять же, не в обиду.

Так вот, среди этой мелочовки был и твой Берг. Как он оказался у Голицына, мне ещё предстоит выяснить. Вообще, в 1870 году твой особняк за 110 тысяч рублей серебром купила Елизавета Голицына, там ведь до сих пор на торце флигеля значится её вензель „ЕГ“ – посмотри по фотографиям, его хорошо видно. Но я пока не уверен, что это как-то связано.

Значит-с, Берг твой висел на Девичьем поле в особняке, который после смерти Голицына перешёл наследникам. До сорок второго года там заправляла его незаконнорождённая дочь Екатерина Александровна де Лицына. Занимательно, правда? Голицына – де Лицына. Совсем неприметно. И дочь не обидел, и общественность не фраппировал. Когда же Екатерина Александровна скончалась, особняк со всем живописным фондом перешёл к старшему сыну её сестры, то есть к Александру Дмитриевичу Олсуфьеву. Вот! (Надеюсь, ты ещё не запуталась.) Тут-то твой Берг, а заодно и другие картины получили заветный оттиск на сургучных печатях. Дальше отследить судьбу коллекции чуточку сложнее.

Сама знаешь, в конце девятнадцатого века дворянство мельчает. „О мой милый, мой нежный прекрасный сад! Моя жизнь, моя молодость, счастье моё, прощай!“ и всё такое. Доход от поместий падает, и дворяне теперь не брезгуют заниматься банальной коммерцией. Особняки идут в наём или перестраиваются под доходные дома. Особняку на Девичьем поле повезло ещё меньше. Он пришёл в запустение, а потом отправился под снос. А собрание картин поделили между собой правнуки Голицына. Ближе к революции они свои доли распродали. Тут вообще много картин пропало бесследно. Тогда же где-то в этой мешанине затерялся и твой Берг, который теперь вдруг всплыл у тебя в Клушино. Забавно, правда? И какими это тропками он туда добрёл?

Ладно, знаю. Ты ведь как Сергей. Многого не скажешь.

Как найду что-то ещё, дам знать».

– Как всё сложно, – вздохнула Аня.

– А главное, бессмысленно, – кивнула Кристина.

– Почему бессмысленно?

– Потому что ничего не даёт.

– Подожди. Посмотрим, что дальше. – Максим открыл следующее письмо, а Кристина тем временем вернулась к маске Ямараджи.

Ане, напротив, было интересно узнать, чем закончилось расследование краеведа, и она с интересом взялась читать следующий отчёт, отправленный маме Максима семнадцатого мая.

– Неделю назад, – удивилась Аня.

– Да, через два дня после того, как пропал Погосян.

– С ума сойти.

– Что?

– Прошло только чуть больше недели, а кажется, что целая вечность.

– Да уж…

– Читай, если что-то интересное, – попросила Кристина.

«Катя, что-то я не очень понял твоё „Будь осторожен“. Ты не могла бы писать конкретнее? Ты же вроде говорила, с картиной всё чисто и проблем не будет? Может, наконец скажешь, откуда она у тебя?

Я так понимаю, без Шустова тут не обошлось? У меня вообще складывается неприятное впечатление, что я иду по тропе, которую уже давно проторил кто-то другой. Почти по всем документам в архивах передо мной в списке непременно значатся Покачалов и Сальников. Везде пахнет „Изидой“. Нет, я не против. Но, может, есть возможность чуть облегчить мои поиски? Знаю, Сальников давно пропал, но что там с Покачаловым? Почему не поговорить с ним? Он мог бы поделиться старыми данными.

А Егоров? Этот тоже из „Изиды“? Хотя вряд ли. Покачаловские запросы все девятого и десятого года. А этот запрашивал документы уже в двенадцатом».

– Егоров… – выдохнул Максим.

– Что-то не так? – поинтересовалась Кристина.

Максим прочитал ей отрывок из письма и сказал, что именно такая фамилия была у доцента, который заменил их преподавателя в университете и который, скорее всего, вывел людей Скоробогатова на Олега Шульгу.